Сад времени
Шрифт:
– Ну как ты, Эдди, старина? Почитай миллион лет не виделись. Рекорд в Приближении - по-прежнему твой?
– Похоже, что так. Как твои дела?
– …Какой год из тех, где ты был, ближе всего к нам?
– Факт, что людей там я видел.
– Он недоумевал, зачем другу понадобился ответ на такой вопрос.
– Здорово. А все-таки что это было?
– Думаю, бронзовый век.
Борроу от души хлопнул его по плечу.
– Молодчина! Заходил тут к нам на днях один, так он все заливал про каменный век - был, мол, там. Может, и не про все соврал; но рекорд в любом случае
– Да, говорят, надо .вконец разрушить свою личность, чтобы забраться так далеко, как я!
Их взгляды встретились, и Борроу первым опустил глаза. Возможно, он вспомнил: Буш не выносил вылазок в свою душу. А последний тотчас пожалел о своей вспышке, постарался взять себя в руки и продолжить беседу.
– Рад снова видеть тебя и Вер… Погоди-ка, Роджер, ты что - снова принялся за старое?!
– Он заметил пластины, прислоненные к стенке, и вытащил одну на свет.
Всего пластин было девять. Буш оглядывал их одну за другой, и изумление его все возрастало.
– Боюсь, я опять вторгся на твою территорию, Эдди. Да, Борроу снова вернулся к творчеству. Но увиденные
им композиции не являлись группажами в его, Буша, понимании. Это был отход назад, к Габо и Певзнеру, но с использованием новых материалов; и эффект оказался совершенно неожиданным.
Все девять работ были вариациями на одну тему, воплощенными в стекле и пластмассе с вращающимися металлическими вставками на электромагнитах. Все это расположено так, что создавалась иллюзия больших расстояний - они менялись в зависимости от того, откуда смотришь. Буш тут же понял, что имел в виду художник: то были напластования времени, что залегли причудливыми складками вокруг «Амниотического Яйца». Редкое единство видения и материала, которое создает шедевры.
Но восхищение Буша быстро сменилось жгучей завистью…
– Очень мило, - бросил он тоном обывателя.
– А я-то надеялся, что ты поймешь меня.
– Борроу устало и пристально глянул на него со вздохом.
– …Я пришел сюда за одной девушкой, и еще - промочить горло.
– Ну, второе у нас всегда найдется; а девушку поищи в баре.
Он пошел вперед, а Буш - молча - следом. Он был слишком зол, и ему не до разговоров. Работы-пластинки ярки, свежи, индивидуальны… От этой мысли у Буша закололо между лопатками - такое всегда случалось с ним при виде чужого гениального творения, которое могло бы - и должно - быть произведением его рук. И теперь его заставляет завидовать себе - кто бы вы думали?
– Борроу, который забросил творчество много лет назад и превратился в бакалейщика, Борроу со своими мещанскими воротничками! И вот этот такой-растакой Борроу уловил послание свыше и воплотил его в материале - да еще как!
А хуже всего, что Борроу осознавал, что сделал. «Так вот почему он умасливал меня с моим рекордом», - осенило наконец Бутла. В искусстве ты, мол, давно уже пустое место, но не расстраивайся - зато в Приближении ты рекордсмен, какого не переплюнешь! Итак, Борроу предвидел, что Буш сразу и по достоинству оценит его работы, и в душе жалел его, потому что он (Буш) более не способен создавать вещи такого уровня.
Магазинчик и без того цвел пышным цветом, а теперь еще обнаружился такой капитал! Недурное изобретение художника-бакалейщика: материализуешь вдохновение в гамбургеры и газированную воду и забот не знаешь!
Буш всячески ругал себя за такие мысли, но на них это не действовало: они продолжали появляться. Те пластины… Габо… Певзнер… У них были предшественники, но и сами они оригинальны. И если то не новый художественный язык, то - мост от старого к новому. Мост, который должен был построить он, Буш! Ну так что ж! Он найдет другой. Но старик Борроу… ведь он как-то осмелился зубоскалить над шедеврами самого Тернера!
– Двойной виски, - отрывисто бросил Буш. Он так и не смог выдавить из себя «спасибо», когда Борроу пристроился рядом, поставив на стол два стакана.
– Так здесь твоя девушка? Как она выглядит - блондинка?
– Черт ее разберет. Чумазая, как трубочист. Подобрал в Девоне. Толку от нее никакого - рад только, что освободился от лишней обузы.
Но он явно говорил не то, что думал; а думал он о композициях Борроу. Его уже тянуло снова взглянуть на них, но попросить об этом было немыслимо.
Борроу помолчал с минуту, как бы соображая, насколько следует верить высказыванию друга. Затем он сказал:
– Ты все еще горбатишься на старого ворчуна Уинлока?
– Ну да. А что?
– Да то, что был тут вчера один малый - Стейн, кажется. Он как-то тоже там работал.
– Впервые слышу.
– «Тот Стейн и Институт? Чушь собачья».
– Тебе, наверное, негде ночевать? Оставайся, мы тебя как-нибудь пристроим.
– У меня своя палатка. К тому же я, может, и на ночь не останусь.
– Но ты, конечно, поужинаешь с нами?
– Не могу.
– Он уже с трудом держал себя в руках.
– Объясни мне лучше, что за чертова штуковина, это ваше Амниотическое Яйцо? Новое блюдо?
– В каком-то смысле, может, и так.
– Борроу объяснил, что Амниотическое Яйцо - чуть ли не величайшее новшество мезозойской эры, которое и привело к господству на Земле больших рептилий на сотни миллионов лет.
Амнион - оболочка в яйце рептилии, которая позволяла зародышу пройти стадию головастика внутри яйца и тем самым выйти на свет Божий уже почти сформировавшимся существом. Это давало рептилиям возможность откладывать яйца прямо на землю и таким образом заполонить все окрестные континенты. Амфибиям - прародителям рептилий - повезло меньше: их яйца были мягкими и студенистыми, и их детеныши могли вылупиться и развиваться только в жидкой среде. Отчасти поэтому амфибии и были так привязаны к водоемам.
Вот так рептилии порвали извечную связь амфибий с водой, как человечество разорвало когда-то точно такую же связь первобытных людей со Вселенной. И ведь, наверное, поэтому человечество стояло на месте Бог знает как долго.
– Твое «Амниотическое Яйцо» сослужит тебе точно такую же службу.
– Да на какой гвоздь ты сел сегодня, Эдди, старина? Тебе следовало бы вернуться в «настоящее».
Буш залпом осушил бокал, рывком встал и заставил себя посмотреть другу в глаза.
– Наверное, я вернусь, Роджер… Я забыл сказать: мне очень понравились твои работы.