Сад времени
Шрифт:
– Ты вообще когда-нибудь моешься?
– осведомился он.
– Угу. Иногда. Ты, наверное, делаешь это в свое удовольствие?.. Ну а я хожу в свое удовольствие замарашкой. Вопрос исчерпан?
– А причины?..
– Это всегда бесит чистюль вроде тебя. Он уселся подле нее на траву.
– Тебе и правда нравится бесить людей? Но почему? Может, ты думаешь, что это пойдет на пользу им - или тебе?
– Я уже давно оставила попытки делать людям приятное.
– Странно. Мне всегда казалось, что людей ублажить - проще некуда.
Много позже, восстанавливая
Проснувшись на следующее утро - Энн еще спала, - Буш выполз из палатки полюбоваться рассветом. Он снова невольно поразился немому величию этого зрелища; занимался день, от которого Буша отдаляли миллионы лет. Миллионы лет… возможно, когда-нибудь человечество изобретет новую шкалу ценностей, согласно которой этот огромный отрезок времени будет значить не больше, чем секунда. Чего только не изобретет человечество!..
…Когда они свертывали свой лагерь, Энн снова поинтересовалась, собирается ли он сделать с нее группаж.
Буш теперь радовался даже и такому интересу к его работе.
– Мне сейчас нужны новые идеи. А пока я зашел в тупик - такое часто случается с художниками. Сейчас на наше сознание обрушилась новая концепция времени, и мне хочется как-нибудь отразить это в моем творчестве. Но я никак не могу начать - не знаю, в чем тут дело.
– А группаж с меня ты сделаешь?
– Я же сказал, что нет. Группажи - не портреты.
– А что - абстракции?
– Как тебе объяснишь… Ты ведь и о Тернере впервые от меня услышала, так? Ну ладно. Уже начиная с Тернера - а он жил в середине Викторианской эпохи, - мы пытаемся воспроизводить в своем творчестве творения природы согласно видению каждого, с помощью разных технических средств. Абстракция - не копия объекта, но видение его художником, идея, облеченная в форму. Так что создавать абстракции может только человек - существо мыслящее. Отсюда вывод: вся компьютерная живопись и графика - ерунда на постном масле.
– Почему? Мне нравятся компьютерные картины.
– Я их не выношу. С помощью группажей я пытаюсь… ну, скажем, запечатлеть сам дух момента или эпохи. Когда-то я использовал в работах зеркала - тогда каждый видел одно и то же произведение на свой лад. Представляешь, смотришь на работу постороннего человека, а в нем нет-нет да и промелькнут твои черты. Наверное, так же мы воспринимаем и Вселенную; ведь одного, объективного, образа Вселенной и быть не может: мы отражаемся в ней, как в зеркале.
– На набожного человека ты не похож!
Буш покачал головой и мгновение спустя ответил, глядя в сторону:
– Хотел бы я быть набожным. Вот мой отец очень религиозен, а я… Правда, временами, когда я парил как на крыльях и идеи буквально струились из-под пальцев, мне казалось, что во мне есть частичка Бога.
При упоминании о Всевышнем оба вдруг замкнулись и замолчали. Хрупкий мост искренности между ними исчез. Помогая Энн навьючить рюкзак, Буш бросил отрывисто:
– Так ты не видела картин Тернера?
– Нет.
– Вопрос исчерпан.
Только после полудня, спускаясь в небольшую котловину, они увидели первое живое существо за все время их пути. Первым инстинктивным побуждением Буша было скрыться за ближайшим деревом. Но вспомнив, что они - лишь тени для всех, смотрящих из-за барьера, путники решительно направились вперед на виду у целого стада необычных зверей.
Стегозавры, числом восемнадцать, запрудили тесную проплешину между холмами. Гигант самец был не меньше двадцати футов длиною - настоящая гора мяса. Спина его была украшена зубчатым гребешком бледно-зеленого цвета, а чешуя отливала оранжевым. Он мирно пожевывал травку и листья, но в то же время, скосив бусинку-глаз, чутко следил за происходящим.
Неподалеку бродили две самки, а вокруг них сновали детишки. Всего их было пятнадцать, и все - не старше пяти-шести недель. Защитный панцирь еще не окостенел; они резвились, толкая матерей в бока и прыгая через их ощеренные пиками хвосты.
Буш и Энн стояли в самом центре стада, глядя на забавы юных рептилий, а те и знать не знали об их присутствии.
Лишь через некоторое время люди заметили чужака, хотя старина стегозавр уже давненько косился назад. За семейной идиллией, оказывается, наблюдал ревнивый соперник. Он выломился из кустов, размахивая тяжелым хвостом; это был стегозавр поменьше и помоложе.
Если самки и молодежь и обратили хоть сколько-нибудь внимания на визитера, то его хватило ненадолго; самки продолжали жевать, молодежь - резвиться. Глава же стада сразу бросился навстречу чужаку: вызов был брошен серьезный, и ему вполне могла грозить потеря стада.
Самцы сблизились, оба с заносчивым видом, и сшиблись. Они набрасывались друг на друга, кусаясь, пихаясь, толкаясь; хвосты вращались, как два пропеллера, однако в качестве оружия в ход не шли. Наконец хозяин стада, будучи погрузнее соперника, начал одерживать верх. Подмятый под объемной тушей, чужак, видимо, запросил пощады. Высвободившись и оглянувшись на стадо, он поспешно нырнул назад в заросли - только его и видели.
Еще более раздувшись от чванства, вожак стада вернулся к самкам. Те глянули на него пустыми глазами и вновь принялись жевать.
– Сильно же они о нем беспокоятся!
– заметил Буш.
– Просто они уже давно поняли, что все самцы одинаковы.
Он бросил быстрый взгляд на Энн: она ухмылялась. Буш смягчился и улыбнулся в ответ.
Когда они поднялись на взгорье, цепью окаймлявшее котловину, взорам открылась широкая панорама: гладкие пологие холмы-волны (точь-в-точь то нахмуренное море), блестящая лента далекой реки. В миле-другой к северу снова начинались леса. А у подножия скалистого взгорья обнаружилась палатка Борроу и прочие признаки человеческого жилья.