Шрифт:
— Граница на замке, и ключ у меня в кармане, — говорил командир пограничников, хлопая по карману.
Перед ним стоял маленький мальчик, и смотрел во все глаза.
— Как тебя зовут, товарищ? — спросил командир мальчика.
— Товарищ Мирон я, — ответил мальчик.
— Кто твой батька, товарищ Мирон?
— Нет батьки, мамки нет. Возьми меня к себе, товарищ Граница.
— Подрасти, возьму.
Командир крикнул высокому солдату:
— Рязанцев, саженец!
Солдат принес саженец, передал командиру.
— Держи, товарищ Мирон, —
Командир взял лопату и выкопал ямку, Мирон поставил в ямку саженец. Командир засыпал корни землей и положил руку на плечо мальчику.
— Теперь ты не сирота, товарищ Мирон, — сказал командир. — Теперь ты вместе с нами, как твоя яблоня среди сада. — И он повел вокруг рукой.
А вокруг народу много. Солдаты-пограничники закладывали сад, а им пришли помогать деревенские люди, парни и девчата.
Было солнечно, весело.
Было людно, празднично.
Играл медный оркестр.
— Пусть на зависть нашим соседям, — говорил командир, — поднимется на нашем берегу сад. И будь спокоен, товарищ Мирон. Граница па замке, и ключ в моем кармане.
Командир хлопнул себя по карману галифе.
На краю молодого сада пограничники закладывали казарму, тесали бревна, намечали фундамент.
Оркестр играл весело, звонко.
Мирон стоял рядом с командиром и был счастлив.
Но вдруг увидел, как мальчишка его лет схватил беспризорный топор и сиганул в кусты.
— Ах ты, контра! — прошептал Мирон к бросился, босоногим, вдогонку.
Долго догонял и к реке прижал.
— Отдай, Сидор, — приступил Мирон. — Иначе товарищ Граница уши тебе надерет.
А Сидор усмехнулся, бросил топор и омут и отряхнул руки.
— Ничего и не было… Показалось тебе.
— А-а-а! — издал Мирон боевом клич и накинулся на Сидора.
Сцепились они, стали бороться, на землю упали и бутузили друг друга.
Выросли яблони, белым цветом покрылись, стояли на легком ветру, как простоволосые девицы.
Должно быть, годы прошли, окреп сад. Возле яблони лежала чья-то каска.
А чуть поодаль — раскинул руки товарищ Граница.
Был он мертв.
Большой яблоневый сад скрывал длинное казарменного типа здание, возле которого ворчали машины и раздавались чужие голоса. Ближе к воде, с другого края сада, длинный и тощий парень рубил яблони. Топором орудовал умело — три-четыре удара, и дерево падает. Так он и шел от яблони к яблоне, на ходу смахивал со лба пот.
За водной полосой, на островке, притаились два человека, Мирон и юный адъютант Леник.
— Сидор, паскуда, — выругался Лепик. — Пальни, дядька Мирон.
— Жить надоело? — отодвинул подальше. винтовку Мирон.
Все больше падало яблонь, все полнее выступало здание и можно было различить немцев, что крутились возле машин.
— А я помню, как сад садили всей деревней, — сказал задумчиво Мирон. — В честь пролетарской революции.
— Так чего медлишь, дядька Мирон? — мучился Лепик. — Прибей
— Лежи!
Должно быть, Сидору пить захотелось. Он коротким ударом вогнал лезвие топора в ствол дерева и пошел к воде. Пристроился удобно и только ладонью зачерпнул поды, как с другого берега позвали:
— Сидор!
Он поднял глаза, видит — Мирон, и винтовку в руке видит. Но не испугался, не засуетился, стал пить с ладони глотками.
— Ты что, гад, творишь?
Сидор вытер рукавом рот, сказал рассудительно:
— Работа… Не для них, для себя стараюсь, телку обещали. Или, говорят, пристрелим.
— От меня пули захотел?
Сидор подумал и мотнул головой. Мол, не желает. Потом поднялся.
— Я до тебя доберусь, — яростно потряс кулаком Мирон.
— Ты с ними воюй, — ответил Сидор. — А я что? Я сам по себе.
— Вот что… Телку сюда, как стемнеет…
На этот раз Сидор думал чуть дольше, но особенного огорчения на лице не было.
— Расписку дашь? — спросил он.
— Какую расписку, шкура?
— Что партизанам помогал… Чтоб по форме.
И пошел от воды, чуть сутулясь, размахивая длинными руками.
Выдернул топор, размахнулся…
И товарища Граннцу, и себя малого, и Сидора-порубщика, должно быть, вспомнил старый Мирон.
Старый Мирон сидел на берегу реки и удил. Рыба не клевала, поплавок неподвижно стоял на поверхности воды, но Мирон упорно ждал удачи.
— Дядька Мирон! Опять ты убежал к реке! Ну, как маленький…
Лепик подъехал на копе, спрыгнул с седла и подошел к старику.
— Не шуми, Лепик, — сказал Мирон. — Дай поймать последнюю рыбу.
— Последнюю… Придумает тоже! Еще поживешь, дядька Мирон.
— Знаю, что говорю, — повысил голос Мирон. — Не мешай.
Лепик вздохнул и опустился на траву, тоже стал смотреть на поплавок. Но долго он молчать не мог и стал говорить, притушив голос:
— Сидор в сельсовет ходил… Договорился вроде. Председатель сказал, что сад ничейный, бесхозный, так что, мол, сами решайте. Приказать, мол, не могу, а коли срубишь, нарушения не будет. Потому что, мол, у тебя, Сидор, три сына и все они в колхозе механизаторы. Но, мол, Мирона обижать нельзя, без его, мол, согласия не смей. Своевольничать, мол, не дам, хотя сад и бесхозный.
— Ты помолчать можешь?
— Могу. — И впрямь полминуты помолчал.
— Сидор говорит, — начал снова Лепик, — подниму сыновей ночью, говорит, и в четыре топора… Пусть потом, говорит, Мирон жалуется. Если сад бесхозный, ничего мне не будет. Государственное трогать, говорит, нельзя. А тут, говорит, можно. Да и яблони старые, как сам Мирон. Кому они нужны? Молиться, говорит, на них, что ли?
— Стихни ты, чертов сын! — зашипел Мирон.
Поплавок повело от берега, чуть дернуло и отпустило. Но через несколько секунд рвануло его вглубь, Мирон потянул, но не тут-то было. Рыбина попалась мощная и не давалась. Удилище согнулось, леска звенела от натуги. Мирон из последних сил тянул рыбину.