Сага о Форсайтах
Шрифт:
Он видел, как Флер двинулась с места и подошла к той группе. Но, верный своему решению не показывать вида, хмуро побрел назад, к главной трибуне. Какой невероятный шум они подняли теперь там, у дорожки! И как тесно стало на этой громадной трибуне! На самом верху ее он приметил кучку отчаянно жестикулирующих сумасшедших - верно, какая-нибудь сигнализация. Вдруг за оградой, внизу, стрелой пронеслось что-то яркое. Лошади - одна, две, три... десять, а то и больше, на каждой номер; и на шеях у них, как обезьяны, сидят яркие человечки. Пронеслись - и, наверно, сейчас пронесутся обратно; и уйма денег перейдет из рук в руки. А потом все начнется сначала, и деньги вернутся на свое место. И какая им от этого радость - непонятно! Есть, кажется, люди - тысячи людей, - которые проводят в этом всю жизнь; видно, много в стране свободных денег и времени. Как это Тимоти говорил: "Консоли идут в гору". Так нет, не пошли; напротив того, даже упали на один пункт, и еще упадут, если горняки не прекратят забастовку. Над ухом у него раздался голос Джека Кардигана:
– Вы на какую будете ставить, дядя Сомс?
– Я почем знаю?
– Надо поставить, а то неинтересно.
– Поставьте что-нибудь за Флер и не приставайте ко мне. Мне поздно начинать, - и он раскрыл складную трость и уселся на нее.
– Будет дождь, - прибавил он мрачно. Он остался один; Уинифрид с Имоджин следом за Флер прошли вдоль ограды к Холли и ее компании... Флер и этот юноша стояли рядом. И он вспомнил, что когда Босини не отходил от Ирэн, он, как и теперь, не подавал вида, безнадежно надеясь, что сможет пройти по водам, если не будет смотреть в глубину. А воды предательски разверзлись и поглотили его; и неужели, неужели теперь опять? Губы его дрогнули, и он протянул вперед руку. На нее упали мелкие капли дождя.
"Пошли!"
Слава богу, гам прекратился. Забавный переход от такого шума к полной тишине. Вообще забавное зрелище - точно взрослые дети! Кто-то пронзительно вскрикнул во весь голос, где-то засмеялись, потом на трибунах начал нарастать шум; вокруг Сомса люди вытягивали шеи. "Фаворит возьмет!" - "Ну нет!" Еще громче; топот - промелькнуло яркое пятно. И Сомс подумал: "Ну, конец!" Может, и все в жизни так. Тишина - гам - что-то мелькнуло - тишина. Вся жизнь - скачки, зрелище, только смотреть некому! Риск и расплата! И он провел рукой сначала по одной плоской щеке, потом по другой. Расплата! Все равно, кому расплачиваться, лишь бы не Флер. Но в том-то и дело - есть долги, которые не поручишь платить другому! О чем только думала природа, когда создавала человеческое сердце!
Время тянулось, а он так и не видел Флер. Словно она заподозрила его намерение следить за ней. В "Золотом кубке" [16] скакала "лучшая лошадь века", и говорили, что этот заезд никак нельзя пропустить. Сомса опять потащили к лужайке, где проводили лошадей.
– Вот эта?
– спросил он, указывая на высокую кобылу, которую он по двум белым бабкам сумел отличить от других. Никто ему не ответил, и он обнаружил, что три человека оттеснили его от Уинифрид и Кардшанов и с некоторым любопытством на него посматривают.
– Вот она!
– сказал один из них.
Сомс повернул голову. А, так вот она какая, лучшая лошадь века! Вон та гнедая; той же масти, как те, что ходили парой у них в запряжке, когда он еще жил на ПаркЛейн. У его отца всегда были гнедые, потому что у старого Джолиона были караковые, у Николаев - вороные, у Суизина - серые, а у Роджера... он уже забыл, какие были у Роджера, - что-то слегка эксцентричное - верно, пегие! Иногда они говорили о лошадях, или, вернее, о том, сколько заплатили за них. Суизин был когда-то судьей на скачках - так он по крайней мере утверждал. Сомс никогда этому не верил, он вообще никогда не верил Суизину. Но он прекрасно помнил, как на Роу лошадь однажды понесла Джорджа и сбросила его на клумбу - каким образом, никто так и не смог объяснить. Совсем в духе Джорджа, с его страстью ко всяким нелепым выходкам! Сам он никогда не интересовался лошадьми. Ирэн, та очень любила ездить верхом - похоже на нее! После того как она вышла за него замуж, ей больше не пришлось покататься... Послышался голос:
– Ну, что вы о ней скажете, дядя Сомс? Вал со своей дурацкой улыбкой, и Джек Кардиган, и еще какой-то тощий темнолицый мужчина с длинным носом и подбородком. Сомс осторожно сказал:
– Лошадь не плоха.
Пусть не воображают, что им удастся поймать его!
– Как думаешь, Вэл, выдержит он? Заезд нелегкий.
– Не беспокойся, выдержит.
– Тягаться-то не с кем, - сказал тощий.
– А француз, Гринуотер?
– Не классная лошадь, капитан Кардиган. И эта не так уж хороша, как о ней кричат, но сегодня она не может проиграть.
– Ну, будем надеяться, что она побьет француза; не все же кубки им увозить из Англии.
В душе Сомса что-то откликнулось. Раз это будет против француза, надо помочь по мере сил.
– Поставьте-ка мне на него пять фунтов, - неожиданно обратился он к Джеку Кардигану.
– Вот это дело, дядя Сомс! Шансы у них примерно равны. Посмотрите, какая у нее голова и перед, грудь какая широкая. Круп, пожалуй, хуже, но все-таки лошадь замечательная.
– Который из них француз?
– спросил Сомс.
– Этот? О! А! Нет, не нравится. Этот заезд я посмотрю.
Джек Кардиган ухватил его повыше локтя - пальцы у него были как железные.
– Марш со мной, - сказал он.
Сомса повели, затащили выше, чем прежде, дали бинокль Имоджин - его же подарок - и оставили одного. Он изумился, обнаружив, как ясно и далеко видит. Какая уйма автомобилей и какая уйма народа! "Национальное времяпрепровождение" - так, кажется, это называют. Вот проходят лошади, каждую ведет в поводу человек. Что и говорить, красивые создания! Английская лошадь против французской лошади - в этом есть какой-то смысл. Он порадовался, что Аннет еще не вернулась из Франции, иначе она была бы здесь с ним. Теперь они идут легким галопом. Сомс добросовестно постарался отличить одну от другой, но если не считать номеров, они все были до черта похожи. "Нет - решил он, - буду смотреть только на этих двух и еще на ту вот - высокую", - он выбрал ее за кличку - Понс Асинорум. Он не без труда заучил цвета камзолов трех нужных жокеев и навел бинокль на группу лошадей у старта. Однако, как только они пошли, все спуталось, он видел только, что одна лошадь идет впереди других. Стоило ли стараться заучивать цвета! Он смотрел, как они скачут - все вперед, и вперед, и вперед - и волновался, потому что ничего не мог разобрать, а окружающие, по-видимому, прекрасно во всем разбирались. Вот они выходят на прямую. "Фаворит ведет!" - "Смотрите на француза!" Теперь Сомс мог различить знакомые цвета. Впереди те две! Рука его дрогнула, и он уронил бинокль. Вот они идут - почти голова в голову! О черт, неужели не он - не Англия? Нет! Да! Да нет же! Без всякого поощрения с его стороны сердце его колотилось до боли. "Глупо, - подумал он.
– Француз! Нет, фаворит выигрывает! Выигрывает!" Почти напротив него лошадь вырвалась вперед. Вот молодчина! Ура! Да здравствует Англия! Сомс едва успел прикрыть рот рукой, слова так и просились наружу. Ктото заговорил с ним. Он не обратил внимания. И бережно уложив в футляр бинокль Имоджин, он снял свой серый цилиндр и заглянул в него. Там ничего не оказалось, кроме темного пятна на рыжеватой полоске кожи в том месте, где она промокла от пота.
III
ДВУХЛЕТКИ
Тем временем в паддоке, в той его части, где было меньше народу, готовили к скачкам двухлеток.
– Джон, пойдем посмотрим, как седлают Рондавеля, - сказала Флер.
И рассмеялась, когда он оглянулся.
– Нет, Энн при тебе весь день и всю ночь. Разок можно пойти и со мной.
В дальнем углу паддока, высоко подняв благородную голову, стоял сын Голубки; ему осторожно вкладывали мундштук, а Гринуотер собственноручно прилаживал на нем седло.
– Никому на свете не живется лучше, чем скаковой лошади, - говорил Джон.
– Посмотри, какие у нее глаза - умные, ясные, живые. У ломовых лошадей такой разочарованный, многострадальный вид, у этих - никогда. Они любят свое дело, это поддерживает их настроение.
– Не читай проповедей, Джон! Ты так и думал, что мы здесь встретимся?
– Да.
– И все-таки приехал. Какая храбрость!
– Тебе непременно хочется говорить в таком тоне?
– А в каком же? Ты заметил, Джон, скаковые лошади, когда стоят, никогда не сгибают колен; оно и понятно, они молодые. Между прочим, есть одно обстоятельство, которое должно бы умерить твои восторги. Они всегда подчиняются чужой воле.
– А кто от этого свободен?
Какое у него жесткое, упрямое лицо!