Сага о Форсайтах
Шрифт:
Она отворила незапертую входную дверь и прошла мимо контор в трех первых этажах, никем не замеченная; трудности начались только наверху.
На ее звонок никто не ответил; надо было решать, сойти ли к привратнице и попросить у нее ключ от квартиры Босини или терпеливо стоять около двери и надеяться, что никто не увидит ее там. Она выбрала последнее.
Простояв с четверть часа на холодной площадке, она вспомнила, что Босини обыкновенно оставлял ключ от квартиры под циновкой. Она поискала и нашла его. Несколько минут Джун колебалась; наконец вошла, оставив дверь открытой, чтобы всякий мог увидеть, что она здесь по делу.
Это была уже не та Джун, которая вся дрожа приходила сюда пять месяцев тому назад; страдания и внутренняя ломка сделали ее менее чувствительной; она столько времени обдумывала свой приход сюда, обдумывала с такой тщательностью, что все страхи остались позади. На этот раз она добьется своего, потому что помощи ждать уже не от кого.
Словно самка зверя, охраняющая свой выводок, - маленькая, проворная, - она ни минуты не стояла на месте, ходила - от стены к стене, от окна к двери, притрагивалась то к одной, то к другой вещи. Всюду лежал слой пыли, комнату, должно быть, не убирали уже несколько недель, и Джун, готовая подметить все, что могло бы подкрепить ее надежду, догадалась, что ради экономии ему пришлись отказаться от прислуги.
Она заглянула в спальню: постель была постлана коекак, должно быть, неумелыми мужскими руками. Чутко прислушиваясь, она вошла и открыла шкаф. Несколько сорочек, воротнички, пара грязных ботинок - даже одежды в комнате почти не было.
Джун тихо вернулась в гостиную и только теперь заметила отсутствие всех тех вещей, которыми он так дорожил. Стенные часы - память матери, бинокль, висевший прежде над диваном; две очень ценные гравюры с видами Хэрроу, где учился его отец, и, наконец, японская ваза - ее собственный подарок. Все это исчезло; и, несмотря на гнев, поднимавшийся в ней при мысли, что жизнь так круто обошлась с ним, в исчезновении этих вещей Джун видела хорошее предзнаменование.
Но в ту минуту, когда Джун посмотрела туда, где стояла раньше японская ваза, она почувствовала на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидела в открытых дверях Ирэн.
Минуту они молча смотрели друг на друга; потом Джун шагнула вперед и протянула руку. Ирэн не взяла ее.
Не получив ответа на свое приветствие. Джун спрятала руку за спину. Глаза ее сверкнули гневом; она ждала, когда Ирэн заговорит; и сколько ревности, сколько подозрений и любопытства было в ее глазах, разглядывавших каждую черточку лица подруги, ее костюм и фигуру!
На Ирэн была серая меховая шубка; из-под дорожной шапочки выбивалась на лоб золотистая прядь волос. Лицо, тонувшее в мягком пушистом воротнике, казалось маленьким, как у ребенка.
Джун раскраснелась, а у Ирэн щеки были иззябшие и желтоватые, как слоновая кость. Под глазами залегли темные тени. В руках она держала букетик фиалок.
Ирэн смотрела на Джун не улыбаясь; и девушка, вопреки вспыхнувшему в ней гневу, снова почувствовала былое очарование этих больших, устремленных на нее темных глаз.
В конце концов Джун заговорила первая:
– Зачем вы пришли сюда?
– но, почувствовав, что тот же самый вопрос задан и ей, добавила: - Этот ужасный процесс... я пришла сказать, что он проиграл дело.
Ирэн молчала, по-прежнему глядя ей прямо в лицо, и девушка крикнула:
– Что же вы молчите, как каменная?
Ирэн ответила с легким смешком:
– Я бы хотела окаменеть.
Но Джун отвернулась от нее.
– Молчите!
– крикнула она.
– Не надо! Я не хочу слушать! Я не хочу знать, зачем вы пришли. Я ничего не хочу слушать!
– и, словно беспокойный дух, заметалась по комнате. Вдруг у нее вырвалось: - Я пришла первая. Мы не можем оставаться здесь вдвоем.
Улыбка промелькнула на лице Ирэн и погасла, как искра. Она не двинулась. И тут Джун почувствовала в мягкости и неподвижности этой фигуры какую-то отчаянную решимость, что-то непреодолимое, грозное. Она сорвал с головы шляпу и, приложив руки ко лбу, провела ими по пышным бронзовым волосам.
– Вам не место здесь!
– крикнула она вызывающе.
Ирэн ответила:
– Мне нигде нет места.
– Что это значит?
– Я ушла от Сомса. Вы всегда этого хотели.
Джун зажала уши.
– Не надо! Я ничего не хочу слушать, я ничего не хочу знать. Я не могу бороться с вами! Что же вы стоите? Что же вы не уходите?
Губы Ирэн дрогнули; она как будто прошептала:
– Куда мне идти?
Джун отвернулась. Из окна ей были видны часы на улице. Скоро четыре. Он может прийти каждую минуту. Она оглянулась через плечо, и лицо ее было искажено гневом.
Но Ирэн не двигалась; ее руки, затянутые в перчатки, вертели и теребили букетик фиалок.
Слезы ярости и разочарования заливали щеки Джун.
– Как вы могли прийти!
– сказала она.
– Хороший же вы друг!
Ирэн опять засмеялась. Джун поняла, что сделала неправильный ход, и громко заплакала.
– Зачем вы пришли?
– промолвила она сквозь рыдания.
– Вы разбили мою жизнь и ему хотите разбить!
Губы Ирэн задрожали; в ее глазах, встретившихся с глазами Джун, была такая печаль, что девушка вскрикнула среди рыданий:
– Нет, нет!
Но Ирэн все ниже и ниже опускала голову. Она повернулась и быстро вышла из комнаты, пряча губы в букетик фиалок.
Джун подбежала к двери. Она слышала, как шаги становятся все глуше и глуше, и крикнула:
– Вернитесь, Ирэн! Вернитесь! Вернитесь!
Шаги замерли...
Растерявшаяся, измученная, девушка остановилась на площадке. Почему Ирэн ушла, оставив победу за ней? Что это значит? Неужели она решила отказаться от него? Или...
Мучительная неизвестность терзала Джун... Босини не приходил...
Около шести часов вечера старый Джолион вернулся домой от сына, где теперь он почти ежедневно проводил по нескольку часов, и справился, у себя ли внучка. Узнав, что Джун пришла совсем недавно, он послал за ней.