Сага о Кае Безумце
Шрифт:
Ингрид плакала навзрыд, просилась к нам в хирд, грозилась сбежать из дома, и лишь после слов отца о том, кто же тогда будет защищать малыша Фольсмунда, сдалась. Но пообещала, что сразу после первой руны брата разыщет меня.
Эрлинг же крепко обнял меня и вернул золотую монету. Сказал, что мне она скорее пригодится. Опять же оружие пора менять. Пятая руна на носу. Хотя какой там на носу… После Торкеля я еще никого не убивал, ни людей, ни даже зверушку какую.
Предстояла долгая зима. И в отличие от прежних зим я
В Хандельсби были семьи, которые за плату соглашались взять на постой и кормить всю зиму. Вот только нам с Тулле пришлось изрядно потрудиться, чтобы найти себе такое жилье.
В дом без мужчины нас брать не хотели, так как боялись, что некому будет укоротить нас, если будем буянить. А в том, что мы будем буянить, никто не сомневался, стоило им лишь услышать наши имена. Точнее, мое имя. Почему-то парень по имени Кай Безумец не внушал людям доверия.
В дом с дочерями на выданье нас тоже брать не хотели, но тут уж виноват Тулле.
В домах, где жили сыновья нашего возраста, нам отказали. Побоялись, что сманим мальчишек на неверный заработок хирдмана.
Был один дом, где вообще жила лишь одна хозяюшка со слугами. Но там нам отказали, так как недостаточно взрослы и красивы. Ей бы Альрика или Вепря зазвать…
В конце концов нас приютила пара стариков. Их дочери давно выросли, повыходили замуж да разъехались по мужниным домам, а сыновей Орса им не даровала. Одна дочь жила тут же, в Хандельсби, часто проведывала родителей, но все равно старики скучали вдвоем. Вместо платы мы должны были закупить провизии на всю зиму на всех, а уж хозяйка будет готовить. К тому ж, будет с кем поболтать, обсудить все новости, начиная с тех, что появились еще сорок зим назад.
Мы общими усилиями набили погреба и сараи, расчистили дальний угол дома, за ненадобностью заваленный инструментами да старой утварью. Поубивали, наверное, сотню мышей и крыс, которые свили там гнезда, вымели пол, соскребли мышиное дерьмо с покореженных от старости лавок, накидали сверху одеяла. Еще сделали из досок перегородку, чтобы хозяевам да и нам было удобнее. На стены развесили свои доспехи да оружие, по городу оружным ходить почем зря не стоило. И получился вполне хороший угол.
На это ушло дня четыре. Осталось пережить еще шесть месяцев…
Тулле, как любитель все подсчитывать, заметил, что в погребе сильно поуменьшилось копченых колбас. Я, как любитель вкусной еды, вспомнил, что за это время мы ни разу на столе колбасу и не видели. Поэтому мы устроили слежку: уходили будто бы по делам, а сами возвращались и сидели до посинения в снегу, замотавшись в белые плащи. Мы проверяли: с пяти шагов не разглядишь. На третий день снова пришла дочка наших хозяев, проведать родителей. Пришла с пустыми руками, а на обратном пути заглянула в сарай и набила целый мешок снеди. Нашей снеди! Не успела она сделать и двух шагов, как мы перегородили ей дорогу.
— Ой, — взвизгнула бабенка, — напужали! Ну и шкуры! Точно из снега пошитые.
— Мешок покажь, — сурово сказал я. Настолько сурово, насколько может выглядеть мужчина на полголовы ниже женщины.
— Чей-то? Мой мешок. Не буду ничего показывать! А чего это вы тут раскомандовались? Живете в чужом доме, так спасибо скажите, что не гоним.
— Мы не за спасибо живем, а твоих родителей кормим.
Я не стал пререкаться, а просто выдернул мешок из ее рук. Тулле кликнул хозяев. Старики вышли на порог с заранее виноватыми лицами. Значит, знали.
— Так, добрые люди! У нас был уговор. Мы кормим себя и вас, но не семью вашей дочери. Она уже изрядно повыносила еды. И ладно бы лук тащила или зерно… Так она самое дорогое ворует.
— Разве ж она много берет? — вступилась старушка. — Четверо детей, их кормить надо.
— Муж пускай кормит. Не от нас рождено, не нам и кормить. А если вы не согласные, так мы заберем все запасы и уйдем, еще и к ней домой сходим. Поди, найдутся в Хандельсби честные люди.
Старики вроде согласились, а бабенка разоралась на три двора:
— Иш чего! Пужать вздумали? Только на старых орать и можете. А сами! Сами-то! Еще сопли вытирать, поди, не научились, а туда же! Командовать! Невесть откуда приехали и командовать! Это еще поспрашивать надо, откуда такие деньги у мелюзги сопливой. Мож, разбойничают? То-то я гляжу, рун многовато. Много овец пришлось рубить? Рука не отвалилась? Что, не любо? Так идите подобру-поздорову. Домов много, авось и приютит кто! А запасы трогать не дам. Не ваше то, а моих родителей. Смотрите, люди добрые, что делается! — завопила она еще пронзительнее. — Средь бела дня грабят!
Из соседних дворов начали стягиваться люди: и мужики трех-четырехрунные, и бабы.
А эта пуще прежнего вопит:
— Пришли незнамо кто! В чужом дворе свои законы ставят. Уж и родителей навестить нельзя, проведать, как здоровье, внуков показать. За руки хватают, вещи отнимают. Только что по лицу не бьют.
Народ посуровел. Кто за топором пошел, кто палку прихватил.
Тулле тронул меня за плечо:
— Может, и пусть ее? Как бы нас сейчас не поколотили…
— Да вот еще! — прорычал я. — Чтоб потом говорили, что мы струсили.
— Что, языки проглотили? На женщину кричать ты силен. А с мужиками так и рты позатыкали! — распаляла себя и людей она.
Хорошо, что оружие осталось дома, иначе бы я не выдержал и зарубил эту змеюку голосистую.
Сдернул я плащ с плеча, надавил силой. Мужики толком и не почувствовали, зато баба побледнела и замолчала наконец.
— Если кто на двор ступит, без зубов останется! — рявкнул я. — Пусть хозяева скажут, кто тут вор, а кто в своем праве. Ну?
Старик вышел и что-то еле-еле пробормотал.