Сага о королевах
Шрифт:
Конал сказал:
— Вижу, для меня уже отрезали кусок, но кто этот юнец, что делит кабана?
Теперь уже Кету пришлось услышать, чего он стоит. Не у одного него оказался острый язык. Он должен был признать, что побежден.
— Но, — заметил Кет напоследок, — Конал не самый сильный воин. Будь с нами сегодня Анлуан, эта перепалка могла бы закончиться по-другому.
— Он здесь! — вскричал Конал, сорвал с пояса голову Анлуана и бросил ее Кету. Во все стороны разлетелись брызги свежей крови.
Это была убедительная речь. И дружине Коннахта нечего было возразить.
Конал так поделил кабана, что Уладу досталось две трети мяса, а Коннахту — только одна.
Тут Мак-Дато с ужасом вспомнил, что обещал пса обоим королям. Что же делать? Может, спустить пса с цепи и посмотреть, кого из соседей он выберет себе в хозяева?
Но пес набросился на гостей, и все они в ужасе бросились к дверям. Мак-Дато остался в одиночестве посреди зала, с ужасом наблюдая, как бегут его гости.
Один из воинов Конхобара по имени Ферлога, колесничий, остановился и размозжил псу голову. И в то время, как все удирали от мертвого пса, не зная, что он мертв, Ферлога догнал колесницу короля Улада, вспрыгнул в нее и приставил меч к горлу короля.
— Ты можешь выкупить свою жизнь, король! — крикнул Ферлога.
— Что ты хочешь взамен?
— Я требую, — ответил Ферлога, — чтобы ты разрешил мне жить в своем дворце в течение целого года, а потом отослал бы меня домой с богатыми подарками. И еще я хочу, чтобы самые красивые девушки Улада приходили ко мне каждый вечер и пели: «О Ферлога, мой возлюбленный!»
Так и было.
Мы долгое время сидели в молчании, и я никак не мог оторвать глаз от огня. Но когда я наконец взглянул на Гуннхильд, то увидел, что она с трудом сдерживает смех.
— Скажи мне, — наконец произнесла она, — неужели ирландцы всегда насмехаются над своими предками?
— Почему это ты так думаешь?
— Да потому что вижу. Хотя бы ты сам. Неужели вы ни к чему не можете относиться серьезно? — расхохоталась она.
— Тебе бы стоило знать. К Богу и Сатане мы относимся серьезно — почти всегда.
Она помолчала, а потом спросила:
— А если вы к чему-то относитесь серьезно, то делаете это с выгодой для себя?
Я кивнул.
— Тогда зачем ты рассказал мне о Мак-Дато? Что ты хотел этим сказать?
— Мне показалось, что вчерашняя трапеза в палатах очень напоминает пир у Мак-Дато, а в роли свиньи выступил я сам. Вы все хотели меня съесть и приложили к этому много усилий. Каждый хотел получить надо мной власть.
Она не разозлилась, а задумалась:
— Может, ты и прав. Но разве так не бывает всегда? Люди стараются приобрести власть друг над другом. А ты сам, разве не пытался ты получить надо мной власть, даже когда был моим рабом?
Я посмотрел на нее. Я совсем не ожидал, что мои слова будут истолкованы таким образом и что королева Гуннхильд примет вызов вступить в бой.
— Око за око, — ответил я, — мне кажется я заслужил эту оплеуху.
Мы опять помолчали, погруженные в собственные мысли. Затем Гуннхильд сказала:
— Ты назвал свой рассказ «Повестью», а о чем еще там рассказывается?
Я подумал. Мне всегда казалось, что сложивший эту сагу просто насмехался над нашими предками. Но так ли это?
— Что касается сути этой саги, то, я думаю, речь идет о жадности и коварстве и о том, как смешон бывает человек.
— А может, о женском уме? Ведь именно жена Мак-Дато спасла его королевство, — задумчиво добавила королева. — И мне кажется, у этой саги должно быть продолжение.
— Какое же? — с любопытством спросил я.
— Может быть, такое, — ответила королева. — Мак-Дато вернулся в палаты — он так и не дождался возвращения пса. А в палатах слуги под присмотром его жены убирали со столов.
— Слава Богу. — сказал Мак-Дато, — я на время избавился от своих соседей. Но зато я потерял чудесного пса. И это твоя вина. Это ты дала мне плохой совет.
— Пса? — переспросила жена Мак-Дато. — Кому нужен старый пес? Неужели ты не заметил маленького злого щенка, которого я стала выкармливать?
Я перевел дыхание и расхохотался. Расхохотался по-настоящему впервые с тех пор, как попал в рабство.
Мы говорили о других вещах.
Она настояла на том, чтобы подарить мне пергамент, на котором я писал. А я настоял на том, чтобы закончить записывать рассказ королевы Астрид, переписать его красиво и переплести в книгу. Это будет мой подарок Гуннхильд.
— А с другими твоими записями что будет? — спросила королева. — Разве ты не собираешься переписать и их?
— Ты имеешь в виду записи о тебе и обо мне?
— Да.
— Мне кажется, ты требуешь слишком многого.
Я задумался. Совсем недавно мне казалось, что наша судьбы сплетаются в единый узор. Так я продолжал думать и сейчас.
— Я не написал ничего, что ты бы не могла прочесть, — сказал я. — Но там есть кое-что, что не предназначено для чужих глаз.
— Ты боишься, что кто-то еще прочтет пергамент?
— Нет. Сейчас мне уже все равно.
— Тогда почему ты думаешь, что этого боюсь я? Кроме того, есть еще кое-что, что я хочу рассказать о своей жизни и о том, какую роль в ней сыграли священники.
— Ты говоришь со священником, — заметил я.
Она не обратила на мои слова никакого внимания.
— Ты считаешь, что я прошу слишком многого?
Я знал, что Гуннхильд не заговорила бы об этом, если бы эти записи ничего не значили для нее. И Бог знает почему, но я чувствовал ответственность за королеву. Кроме того, ее рассказ меня захватил — записывать историю человеческой жизни оказалось намного интереснее, чем слагать висы.
— Тогда мне потребуется еще пергамент, — ответил я.