Сага о королевах
Шрифт:
— Ты что, хочешь выставить меня на посмешище, пес?
Я подумал, что мне не нужно выставлять его на посмешище — он и сам с этим справится. И я ответил:
— Господин, раб не может выставить священника на посмешище.
Упоминание о сане натолкнуло Рудольфа на другую мысль — на лице его заиграла торжествующая улыбка.
— Если ты отказываешься рассказать о своем прошлом, я могу потребовать этого признания на исповеди, — сказал он.
— Да, господин, если вы считаете, что таким образом исполняете заповеди Господа нашего. Но какой грех я совершил, чтобы вы могли потребовать моей исповеди?
Он чуть не задохнулся. Бросил на меня испепеляющий взгляд, повернулся и быстро вышел из трапезной.
Поэтому я решил больше ничего не писать, прежде чем не поговорю об этом с королевой. Но зато ничто не мешало мне заняться орнаментом.
Королева Гуннхильд со священником Рудольфом вернулась домой из Скары только через два дня после моей беседы с Рудольфом.
Другого я и не ждал. Накануне был солнцеворот — самый короткий день в году. И самая длинная ночь, когда вся нечистая сила выходит из укрытия. В эти часы людям лучше не высовывать носа из дома.
Домой они вернулись поздним вечером.
Я уже почти не надеялся на их возвращение в тот вечер, как в трапезную пришла королева Гуннхильд. Я очень удивился, что королева сама пришла ко мне, а не вызвала в палаты. До сегодняшнего вечера вызов к ней был торжественной церемонией. За мной присылали раба, я входил в палаты, падал на колени и униженно спрашивал, что угодно королеве.
Она шествовала впереди меня в трапезную в сопровождении двух служанок, а я следовал за ними на почтительном расстоянии. Только усевшись на высокий трон и уверившись, что я готов записывать ее рассказ, королева отпускала девушек.
Я уже выполнил большую часть орнамента, хотя работа продвигалась медленно. Подобное искусство требует времени. Было заметно, что орнамент поразил и обрадовал королеву. Она поблагодарила меня и взяла его с собой, когда пошла к трону.
Чтобы не показать, что я заметил изменения в ее поведении, я встал на колени.
Но сейчас я перехожу к записям.
— Встань, Кефсе, — говорит она. — И садись к столу. Я хочу, чтобы ты записал мой рассказ.
Она терпеливо ждет, пока я раскладываю принадлежности для письма, а затем говорит:
— Рудольф утверждает, что ты — сбежавший из монастыря монах.
Я удивлен — но не словами Рудольфа, а желанию королевы внести наш разговор в рукопись. И я молчу.
— Так значит, он прав, если ты не отвечаешь? — спрашивает королева.
— Нет, он ошибается, я никогда не был монахом.
— Он хочет купить тебя, потому что считает необходимым послать тебя обратно в монастырь.
Я начинаю понимать, почему она решила записать наш разговор.
— Я могу лишь повторить, королева, что я никогда не был монахом. И надеюсь, вы мне поверите.
Она смотрит на меня, и я не отвожу взгляда.
— Я верю тебе, — говорит Гуннхильд. — И обещаю не продавать тебя. Ни Рудольфу, никому другому. Я сама предложила тебе помощь и не собираюсь отказываться от своего предложения.
Ее доверие велико. Рабу веры мало, а слово священника стоит многого.
Я встаю на колени и благодарю ее. Но в душе по-прежнему бушует буря. Она началась, когда королева спросила меня о прошлом.
— Священник говорил со мной и еще кое о чем, — продолжает она, когда я усаживаюсь за стол. — Он требует прочитать твои записи. Или он грозит запретить мне пересказывать слова королевы Астрид.
— Королева, — отвечаю я. — У священника нет на это права.
— Ты уверен?
— Да. Его власть, полученная от епископа, распространяется только на нашу душу. Он имеет право и обязан бороться с искажением нашей веры, пытаться спасти грешников, но рассказ королевы Астрид не имеет с этим ничего общего. Ее рассказ — это свидетельство жены конунга, которого кто-то из епископов объявил святым, и очень важно, чтобы ее рассказ был записан. Потому что ошибаться могут и епископы. И случается, что не все святые действительно святы. Рудольф не имеет права злоупотреблять своей властью. Да и не в его это власти запретить записывать рассказ королевы Астрид.
Королева смотрит на меня, и я понимаю, что ей хочется спросить, откуда я все это знаю, но она не спрашивает.
— А что, по-твоему, я должна сказать Рудольфу?
Она советуется со мной!
— Он может не согласиться, если я просто откажусь его слушаться.
— Я могу задать вам вопрос?
— Да.
— Какому епископу подчиняется, по-вашему, Скара?
— Рудольф считает, что Адальварду. Но епископа Адальварда сейчас нет в стране. Конунг Энунд отправил его обратно в Саксонию. У него другой епископ, который ненавидит архиепископа. А самым доверенным человеком архиепископа в стране является епископ Хенрик из Лунда. Но его мало интересуют наши дела. Он вообще слишком редко бывает трезв, чтобы его интересовало что-нибудь. Есть еще один епископ — Эгин из Далбю — человек другого рода. Хотя он получил назначение на Ёталанд меньше года назад, он уже побывал у нас в Скаре.
— Так это он приезжал сюда летом и исповедовал даже рабов?
— Да, это он.
— А что вы знаете о епископе Эгине?
— Говорят, это ученый и добрый человек. И он действительно заботится о душах рабов. Датские законы отличаются от шведских, и ему удалось освободить уже некоторых рабов в Сконе. Я слышала, что за отпущение грехов епископ Эгин просит не золото и серебро, а отпустить на волю рабов.
— А какие отношения у Рудольфа с епископом?
— Рудольф изо всех сил пытался завоевать расположение епископа, но не думаю, что ему это удалось.
Она улыбается:
— Ты советуешь отправить Рудольфа к Эгину?
— Нет, королева. В этом случае у священника была бы возможность представить дело в выгодном для него свете.
— Тогда что же делать?
— Может быть, стоит сказать Рудольфу, что вы сами собираетесь отправиться в Далбю, чтобы посоветоваться с Эгином. Рудольф может отправиться с вами, если пожелает.
Она смотрит на меня.
— Тогда я возьму с собой и писца. Ведь мне могут потребоваться его советы.
— Королева, — отвечаю я, — я буду очень удивлен, если ваша поездка состоится. Я думаю, Рудольфу не понравится, если вы решитесь искать суда епископа Эгина. Мне кажется, что Рудольф — человек епископа Адальварда. А у этих двух епископов разные взгляды на одни и те же вещи.