Сага о королевах
Шрифт:
Она хочет что-то сказать, но умолкает, потому что в комнату входит Уродец. Когда он, положив дрова у очага, плотно прикрывает за собой дверь, Гуннхильд говорит:
— Это тот человек, который думает, что его семья умерла с голода, когда его взяли в рабство?
— Да, королева.
— Господь милосерден, — только и может ответить мне Гуннхильд.
Я не могу удержаться, чтобы не спросить:
— Милосерден для кого, королева, — для Уродца или для захвативших его викингов?
Она уходит от ответа:
— Господь милосерден для всех нас.
В ее взгляде скорбь и удивление. Как будто она никак не может осознать то, что ей пришлось узнать. Но она так искренна, что лед, сковавший моё сердце при звуке моего же имени, начинает таять.
А королева говорит:
— Я забыла сказать тебе, что со мной приехала королева Астрид. Я не могла оставить ее одну в усадьбе, хотя там, конечно, много слуг. Она слишком больна, чтобы следить за хозяйством и порядком в усадьбе. И она с трудом дышит, когда волнуется. Просто задыхается. Так что я приказала получше укутать ее в шубы и привезти в санях сюда. Она устала и сейчас спит.
— Если она так больна, сможет ли она рассказывать дальше?
— Ее теперь ничто не может остановить. Я думаю, она не умрет, пока не расскажет всего, что хочет рассказать. И она настаивает, чтобы Эгиль Эмундссон присутствовал при ее рассказе. Я не знаю, чего она от него хочет. Но он приедет к нам завтра и останется в усадьбе на некоторое время.
Она ненадолго умолкает.
— Я сказала Рудольфу, что если он не хочет, то вовсе не обязан присутствовать при ее рассказе. Вместо него слушать ее рассказ можешь ты, Ниал. И записывать. Если бы ты слышал его в тот момент!
— Так значит, Рудольф не хочет упустить ни единого слова королевы Астрид?
— Нет. Я думаю, его теперь можно удержать только силой.
— А королева Астрид рассказала что-нибудь вчера?
— Да.
Я чувствую, что разговариваю с королевой как равный, но ничего не могу с собой поделать, а она, кажется, не возражает.
— Именно ради рассказа королевы Астрид я и пришла сюда сегодня. Я хочу повторить ее рассказ, пока он еще свеж в моей памяти. Дай подумать — в прошлый раз она рассказала нам о свадьбе…
Внезапно она спрашивает меня:
— Ты все время был здесь?
— Если вы имеете в виду со времени нашего разговора, то да.
— А когда ты ел в последний раз?
— Давно. Но это моя вина.
— Пойди в поварню и прикажи принести сюда еду и пиво!
Я выполняю ее приказ. Это правда, что чувство голода может быть мучительно, но дело в том, что в последние часы я вообще ничего не чувствовал.
Когда я возвращаюсь, королева рассматривает мой рисунок.
— Кефсе рисовал кресты, а Ниал рисует борющихся драконов.
— Я предупреждал вас об этом, королева.
Она кивает:
— Я знаю.
Мы молчим. Тут в трапезную входит рабыня с подносом и чашей с пивом. Девушка ставит еду на стол перед королевой и, поклонившись, уходит.
Королева пододвигает мне еду, и я быстро смотрю на нее. Гуннхильд даже не думает о том, что я ел мясо птицы и пил пиво в последний раз, когда был свободным. А сейчас я привык к каше и кислому молоку, и лишь изредка мне доводится пробовать мясной суп и брагу.
Вряд ли кто-то оставлял более обглоданные косточки, чем я. Но пиво я пью осторожно. Я не знаю, как оно крепко и как много я могу выпить его сейчас.
Когда королева видит, что я покончил с едой, она говорит:
— На этот раз Астрид начала свой рассказ так:
— Когда конунг Олав удовлетворил свою похоть в нашу брачную ночь, он тут же заснул. На свадьбе он много выпил.
Но зато я уснуть так и не смогла. Мне даже не удалось удобно улечься на постели, потому что Олав раскинулся поперек кровати, зажав меня в угол.
У меня все болело, и, кроме того, я замерзла. Но я бы согласилась скорее умереть от холода, чем разбудить короля. Я боялась, что если попробую натянуть на себя одеяло, то могу его потревожить.
Вот так я и просидела всю ночь и лишь под утро поняла, какую ошибку совершила.
Почему конунг набросился на меня, как будто я была его наложницей? Да потому что был уверен, что Олав Шведский не даст за мной никакого приданого. А поэтому он решил не оказывать дочери шведского короля никаких почестей. И не церемониться с ней. И ни о каком браке тут не могло быть речи.
Меня продали в рабство. Потому что теперь у меня не было ничего своего. Из Скары я привезла только одежду и кое-какие украшения, много они не стоили. Свадьба означала разрыв с отцом, а больше помощи мне ждать было неоткуда.
И еще я поняла, что Рёгнвальд ярл, с такой легкостью отдавший меня замуж и пообещавший приданное и свадебные подарки, которые должна была получить Ингигерд, прекрасно знал, что слова его ничего не стоят.
Утром я услышала во дворе конский топот и голос ярла — он спешил как можно быстрее вернуться домой, ведь дары от Олава он получил накануне. И я с горечью вспомнила, с каким доверием относилась к его советам и словам Ингебьёрг. Мне давно стоило бы понять, что эта женщина не может чувствовать любви к внучке Сигрид Гордой.
Рассвет еще не наступил, когда конунг Олав проснулся. Он позвал раба и приказал ему разжечь огонь в очаге.
Затем посмотрел на меня и с усмешкой заметил:
— Ты выглядишь испуганной. Вот уж не думал, что у шведского короля такая бестолковая дочь. Надеюсь, днем от тебя будет больше проку, чем ночью.
Я была права, когда думала, что конунгу наплевать на меня — он даже не побеспокоился прикрыть мою наготу хотя бы овечьей шкурой.
Никогда — ни до, ни после той ночи — я не чувствовала себя такой покинутой и одинокой. Я готовилась стать королевой, а сейчас не знала, рабыня я или свободная женщина. Что же теперь делать? Я никого не знала в усадьбе, даже слуг.