Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)
Шрифт:
Анна так и кипела от негодования.
Перед одиннадцатым танцем к ней подошел один жалкий молодой человек, ничтожнейший из ничтожных, с которым никто не хотел танцевать, и пригласил ее.
— На безрыбье и рак рыба, — сказала она.
Начали играть в фанты. Девушки посовещались и присудили ей поцеловать того, кто ей больше всех нравится. Они насмешливо улыбались, предвкушая, как гордая красавица станет целовать старого Дальберга.
Но она поднялась, величественная и гневная, и сказала:
— А нельзя
И в следующее мгновение щеку Йёсты обжег удар ее крепкой руки. Он весь вспыхнул, но сдержался и, крепко схватив на секунду ее руку, прошептал:
— Встретимся через полчаса внизу в красной гостиной!
Взор его лучистых голубых глаз сковал ее волю магическими цепями. Она чувствовала, что не может противиться.
Внизу она встретила его гордая и гневная.
— Какое тебе дело, Йёста Берлинг, за кого я выхожу замуж?
Он не нашел для нее ни одного ласкового слова и считал неуместным говорить сейчас о Фердинанде.
— По-моему, для тебя не такое уж это строгое наказание — просидеть десять танцев. Ты думаешь, что можешь безнаказанно нарушать клятвы и обещания? Возьмись проучить тебя кто-нибудь другой, достойнее меня, он выбрал бы более жестокое наказание.
— Что дурного я сделала тебе и всем вам, почему вы не оставляете меня в покое? Вы преследуете меня из-за денег. Вот возьму и выброшу их в Лёвен, пусть тогда, кто захочет, ищет их на дне озера.
Она закрыла лицо руками и заплакала от обиды.
Это тронуло сердце поэта. Ему стало стыдно за свою суровость. Он ласково заговорил с ней:
— Ах, дитя мое, прости меня! Прости бедного Йёсту Берлинга! Разве не знаешь ты: не стоит обижаться на слова и поступки такого незначительного человека, как я. Его гнев никого не заставит плакать; с таким же успехом можно плакать от укуса комара. Это было безумием с моей стороны, но я хотел помешать нашей самой красивой и самой богатой девушке выйти замуж за старика. А теперь вижу, я только огорчил тебя.
Он сел рядом с ней на диван и тихо обнял за талию, точно желая лаской и нежностью поддержать и ободрить ее.
Она не противилась. Она прижалась к нему, обхватила его шею руками и плакала, положив свою прекрасную голову ему на плечо.
Ах, поэт, сильнейший и слабейший из людей! Разве твою шею должны были обнимать эти белые руки!
— О, если бы я знала, — прошептала она, — я бы никогда не согласилась выйти за старика. Я смотрела на тебя сегодня и видела, что никто здесь не может сравниться с тобой.
— Фердинанд... — сорвалось с побледневших губ Йёсты.
Поцелуем она заставила его замолчать.
— Он ничто! Никого нет лучше тебя. Тебе я буду верна.
— Я — Йёста Берлинг, — сказал он мрачно. — За меня ты не можешь выйти замуж.
— Одного тебя я люблю, ты лучше всех. Тебе ничего не нужно делать, никем не нужно быть. Ты рожден быть королем.
Кровь поэта закипела. Анна была так прекрасна и нежна в своей любви. Он заключил ее в объятия.
— Если ты хочешь стать моей, ты не должна оставаться в доме у пастора. Давай уедем сегодня же ночью в Экебю! Там я знаю, как защитить тебя, пока мы не отпразднуем нашу свадьбу.
Бешеным вихрем неслись они в эту ночь. Послушные зову любви, они позволили Дон-Жуану умчать себя. Снег скрипел под полозьями, и казалось, будто в морозном воздухе раздаются жалобы тех, кого они обманули. Но что им было за дело до них? Она обняла его за шею, а он, наклонясь к ней, шептал:
— Что в жизни может сравниться с блаженством украденного счастья?
Что значило для них оглашение в церкви или людская злоба? С ними была любовь! Йёста Берлинг верил в судьбу: сама судьба соединила их; никто не в силах бороться против нее.
Если бы звезды превратились в свечи, зажженные на ее свадьбе, а бубенчики на упряжке Дон-Жуана — в церковные колокола, сзывающие народ в церковь на ее венчание со старым Дальбергом, она все равно убежала бы с Йёстой Берлингом. Никто не может бороться против своей судьбы.
Они благополучно миновали пасторскую усадьбу и Мюнкерюд. Им оставалось проехать полмили до Берга, а затем еще столько же до Экебю. Дорога шла вдоль опушки леса. Справа от них темнели горы, а слева тянулась заснеженная равнина.
Вдруг их нагнал Танкред, он мчался так, что, казалось, распластался по земле. С отчаянным воем он вскочил в сани и свернулся в ногах у Анны.
Дон-Жуан рванул и помчался еще быстрее.
— Волки! — сказал Йёста Берлинг.
Они увидели вытянутую серую полоску, которая передвигалась вдоль изгороди. Их было не менее двенадцати.
Анна не испугалась. День был богат приключениями, и ночь обещала быть такой же. Вот это настоящая жизнь, мчаться вперед по скрипучему снегу наперекор всем — и диким животным и людям!
С уст Йёсты сорвалось проклятие, он перегнулся и сильно хлестнул Дон-Жуана.
— Тебе страшно? — спросила она.
— Они хотят выйти нам наперерез вон там, на повороте.
Дон-Жуан мчался, стараясь обогнать лесных хищников, а Танкред выл от бешенства и страха. Они достигли поворота, но волки уже были здесь, и Йёста отогнал переднего ударом хлыста.
— Ах, Дон-Жуан, голубчик, как легко ты ушел бы от них, если бы тебе не надо было тащить нас за собой!
Они привязали позади саней зеленый шарф. Волки испугались и на некоторое время отстали. Но вскоре, преодолев свой страх, один из них, щелкая зубами, рванулся вперед и догнал сани. Тогда Йёста схватил «Коринну» мадам де Сталь и швырнул ее прямо в разинутую пасть волка.