Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)
Шрифт:
Но выход нашелся. Он проиграл часы и бобровую шубу и уже собирался ставить на карту коня и сани, как вмешался Синтрам.
— Поставь что-нибудь такое, на чем ты бы смог отыграться! — посоветовал ему злой заводчик из Форша. — Поставь что-нибудь такое, чтобы к тебе вернулась удача!
— А черт его знает, что мне такое поставить!
— Ставь на кровь своего сердца, братец Мельхиор, — ставь на свою дочку!
— На это вы, господин Синклер, вполне можете ставить, — сказал Йёста, смеясь. — Таким выигрышем я все равно никогда не смогу воспользоваться.
Богатого Мельхиора рассмешило это.
— Это значит: если я проиграю и тебе удастся получить ее согласие, — пояснил он, — мне придется дать свое благословение на ваш брак.
Йёста поставил весь свой выигрыш, и игра возобновилась. Он выиграл, и заводчик Синклер поднялся из-за стола. Ему решительно не везло сегодня, и он понимал, что против неудачи ничего не поделаешь.
Время шло, уже было далеко за полночь, поблекли лица прекрасных женщин, локоны начинали развиваться, платья измялись. Пожилые дамы поднялись с диванов и объявили, что бал длится уже двенадцать часов и пора разъезжаться по домам.
Но в тот самый момент, когда чудесный праздник должен был окончиться, сам Лильекруна взялся за скрипку и заиграл последнюю польку. У крыльца уже стояли сани, пожилые дамы надевали свои шубы и капоры, а важные господа затягивали кушаки и застегивали ботфорты.
Но молодежь никак не могла оставить танцы. Танцевали польку в верхнем платье, танцевали на все лады: и вдвоем, и вчетвером, и все вместе, став в круг и взявшись за руки, — танцевали как одержимые. Как только какая-нибудь из дам оставалась без кавалера, ее тут же подхватывал другой.
И даже погруженный в горестные размышления Йёста Берлинг был вовлечен в общий вихрь танца. Ему хотелось забыться, рассеять в танце свою печаль и позабыть унижение, ему хотелось, чтобы в жилах его вновь забурлила радость жизни, он хотел быть таким же веселым, беспечным, как и все остальные. И он танцевал так, что стены завертелись у него перед глазами и мысли перемешались.
Но что это? Что за даму выхватил он из толпы? Она легка и гибка, и он чувствовал, как между ним и ею протянулись огненные нити. Ах, это Марианна!
Пока Йёста танцевал с Марианной, Синтрам уже сидел в санях, а рядом стоял Мельхиор Синклер.
Богатый заводчик был недоволен, что ему приходится так долго ожидать Марианну. Он притопывал по снегу своими огромными ботфортами и похлопывал руками, так как стоял сильный мороз.
— А тебе, братец Синклер, пожалуй, не стоило бы проигрывать Марианну Йёсте, — сказал Синтрам.
— Что-о?
Прежде чем ответить, Синтрам подобрал вожжи и занес кнут.
— Поцелуи ведь не входили в постановку живых картин...
Богатый заводчик замахнулся было, готовый нанести страшный удар, но Синтрам был уже далеко. Он мчался во весь опор, погоняя лошадь и не решаясь обернуться, потому что рука у Мельхиора Синклера была тяжелая, а нрав горячий.
Заводчик из Бьёрне вернулся в зал за своей дочерью и увидел, что она танцует с Йёстой.
Последнюю польку все танцевали в каком-то бешеном исступлении. Одни были бледны, другие раскраснелись, густая
Несколько минут Мельхиор Синклер смотрел на них, затем повернулся и вышел из зала, оставив Марианну танцевать. Он с силой хлопнул дверью, спустился по лестнице, сел в сани, где его ожидала жена, и уехал домой.
Когда Марианна кончила танцевать и спросила, где ее родители, — оказалось, что они уже уехали.
Узнав об этом, Марианна ничем не выдала своего недоумения. Она молча оделась и вышла. Дамы, которые одевались внизу, подумали, что она уехала в своих собственных санях.
Марианна же быстро пошла по дороге в своих тонких атласных башмачках, никому не сказав ни слова об этой неприятности. Она шла по краю дороги, и в темноте ее никто не узнавал: никому и в голову не могло прийти, что запоздалая путница, которую проносившиеся мимо сани загоняли в сугробы, была не кто иная, как красавица Марианна.
Когда все сани проехали, она вышла на середину дороги и побежала. Она бежала, пока хватило сил, потом шла, потом снова бежала. Ее гнало вперед какое-то нестерпимое, ужасное предчувствие.
От Экебю до Бьёрне было недалеко, не более четверти мили. Но когда Марианна добралась до дому, ей показалось, что она заблудилась: все двери в доме оказались заперты, все огни погашены. Она подумала, что, может быть, ее родители еще не успели приехать. Марианна подошла к подъезду и два раза сильно постучала в дверь, потом схватила дверную ручку и стала трясти дверь так, что по всему дому пошел грохот. Никто не вышел и не открыл ей. А когда она захотела отпустить дверную ручку, оказалось, что ладонь ее примерзла к железу, и она содрала кожу.
Было ясно: Мельхиор Синклер приехал домой и запер двери Бьёрне перед своей единственной дочерью.
Он много выпил и был бешено зол. Мельхиор возненавидел свою дочь за то, что ей нравится Йёста Берлинг. Он запер слуг в кухне, а жену в спальне. Осыпая их страшной бранью, он клялся, что убьет того, кто попытается впустить Марианну. И все знали, что Мельхиор Синклер сдержит свое слово.
Таким разгневанным еще никто не видел его. Худшей беды никогда с ним еще не приключалось. Попадись ему в тот момент его дочь на глаза, он, вероятно, убил бы ее.
Не он ли дарил ей золотые украшения и шелковые платья, не он ли дал ей блестящее воспитание и образование. Она была его гордость, его честь, он гордился ею так, как если бы она носила корону. О, его королева, его богиня, его обожаемая, прекрасная, гордая Марианна. Разве он отказывал ей хоть в чем-нибудь? Разве он не считал себя недостойным быть даже ее отцом? О Марианна, Марианна!
Разве он может не ненавидеть ее, если она влюбилась в Йёсту Берлинга и целует его? Разве он не должен теперь отвергнуть ее, закрыть перед нею двери своего дома, раз она позорит себя, любя такого человека? Пусть она остается в Экебю, пусть она бежит к соседям и просится переночевать, пусть она спит в сугробах! Ему теперь все равно, раз его красавица Марианна запятнала себя. Его славы, гордости его жизни больше нет.