Сага о Йёсте Берлинге (другой перевод)
Шрифт:
Много кавалеров жило и умерло в Экебю. Имена их давно забыты, и они не занимают места в сердцах людей, но майорша сохранила экипажи и сани, на которых они прибыли в ее поместье. Все эти экипажи и сани собраны в старом сарае.
Они стоят там и дремлют, и пыль густым слоем покрывает их.
Гвозди и скобы уже не держатся в насквозь прогнившем дереве, целыми кусками отваливается краска, из проеденных молью подушек и сидений вылезает набивка.
«Дайте нам отдохнуть, дайте нам развалиться! — словно просят старые экипажи. — Довольно нас трясло по дорогам, довольно впитали мы в себя влаги под проливными
И вот трескается кожа на фартуках, расшатываются ободы колес, гниют оси. Старые экипажи не желают больше жить, они хотят умереть.
Словно саван, лежит на них пыль, и под ее покровом они все больше дряхлеют. В нерушимом покое стоят они и постепенно разваливаются. Никто не дотрагивается до них, и все же они рассыпаются на куски. Не чаще одного раза в год раскрываются двери сарая, чтобы принять новичка, которому, как и всем им, суждено окончить здесь свои дни; и стоит дверям сарая закрыться, как усталость, сонливость и старческая слабость овладевают и вновь прибывшим. Крысы и гниль, моль и червь одолевают экипаж, и он медленно ржавеет и разваливается, не выходя из безмятежного состояния сладостного забытья.
И вот в эту февральскую ночь майорша распорядилась открыть двери сарая.
При свете фонарей и факелов приказывает она разыскать и выкатить экипажи, принадлежащие ныне живущим в Экебю кавалерам: вот старый кабриолет Бейренкройца, вот украшенные гербом фамильные розвальни Эрнеклу, и вот наконец узкая крытая кибитка, некогда охранявшая от непогоды кузена Кристоффера.
Майоршу не заботило, сани ли это, или колесный экипаж, она следит только за тем, чтобы каждому досталось то, на чем он прибыл сюда.
А в конюшне уже будят старых кавалерских лошадей, которые стоят и дремлют перед полными кормушками.
Сны ваши осуществляются, о беззаботные кони.
Вам вновь придется изведать крутые подъемы и жевать гнилое сено в конюшнях постоялых дворов, хлыст пьяных барышников вновь обрушится на вас, и безумные скачки по гладкому льду снова станут вашим уделом.
Вот теперь, когда низкорослых северных лошадей впрягают в высокие ободранные коляски, а длинноногих костлявых верховых коней — в низкие беговые сани, эти старые экипажи обретают свой настоящий вид. Старые клячи скалят зубы и фыркают, когда в их беззубые рты вкладывают удила, старые экипажи и сани скрипят и трещат. Дышащие на ладан развалины, которым в пору доживать на покое остаток дней своих, извлекаются ко всеобщему обозрению; потерявшие гибкость суставы, хромые ноги, всевозможные лошадиные недуги — все выуживается на свет божий.
Конюхам удается наконец впрячь всех лошадей в старые экипажи, а затем они спрашивают майоршу, на чем поедет Йёста Берлинг: всем ведь известно, что он прибыл в Экебю вместе с майоршей в санях для перевозки угля.
— Запрягайте Дон-Жуана в лучшие беговые сани, — приказывает майорша, — и не забудьте постелить в них медвежью шкуру с серебряными когтями!
А
— Самого лучшего коня не пожалею, лишь бы избавиться от этого парня, запомните это!
Итак, все готово — экипажи и лошади, но кавалеры все еще спят.
Наступил и их черед, но вытащить их из постелей гораздо более трудное дело. Это не то, что вывести из конюшни старую клячу или выкатить из сарая полуразвалившийся экипаж. Они дерзки, сильны и опасны, эти закаленные в приключениях люди. Они будут сопротивляться, защищаясь не на жизнь, а на смерть, и не так-то легко будет поднять их среди ночи, усадить в экипажи и увезти отсюда прочь!
Тогда майорша отдает распоряжение поджечь скирду соломы, которая стоит так близко от кавалерского флигеля, что пламя должно осветить окна той комнаты, где спят кавалеры.
— Солома моя, и все Экебю мое! — кричит она.
И когда яркое пламя охватило всю скирду, она приказала:
— А теперь будите их!
Но кавалеры продолжают спать за запертыми дверями. Толпа во дворе начинает испускать страшные вопли: «Пожар, пожар!» Но кавалеры не просыпаются.
Кузнец вооружается молотом и начинает стучать им в дверь, но кавалеры не слышат.
Крепкий снежок разбивает стекло и влетает в комнату, но кавалеры спят.
Им снится, будто красивая девушка бросает им свой платок, во сне они слышат аплодисменты за опускающимся занавесом, они все еще слышат оглушительный смех и веселый шум бала.
Чтобы разбудить их, надо по меньшей мере выстрелить из пушки над самым их ухом или выплеснуть на них целое море ледяной воды.
Весь день они веселились, танцевали и пели, играли и шутили. Отяжелевшие от вина, утомленные, они спят беспробудным, глубоким сном.
И в этом мертвом сне — их спасение.
Люди во дворе начинают думать, что за этим спокойствием таится опасность. А что, если кавалеры ждут помощи? Что, если они проснулись и притаились со взведенными курками за окном или дверью, готовые сразить любого, кто отважится войти к ним?
Эти люди хитры и воинственны, их молчание что-нибудь да означает! Кто поверит, что они позволят захватить себя врасплох, подобно медведю в берлоге.
Все снова и снова раздаются крики: «Пожар, пожар!», но кавалеры не слышат.
И вот, пока остальные стоят в нерешительности, сама майорша хватает топор и взламывает входную дверь.
Она бежит вверх по лестнице и, ворвавшись в комнату кавалеров, кричит «Пожар!»
Этот громовой голос оказывает более сильное действие, чем вопли людей во дворе. Привыкнув повиноваться этому голосу, все двенадцать кавалеров, как один, мгновенно вскакивают со своих постелей и, увидев отсветы пламени, хватают свою одежду и стремглав бросаются по лестнице вниз во двор.
Но у дверей стоит здоровенный кузнец и два дюжих работника с мельницы, и большое унижение ожидает здесь кавалеров. Одного за другим их ловят, валят на пол и, связав, бросают каждого в предназначенный для него экипаж.
Никто не вырвался, всех связали и унесли: и насупленного полковника Бейренкройца, и силача капитана Кристиана Берга и философа дядюшку Эберхарда.
Даже самого непобедимого, самого опасного, Йёсту Берлинга тоже схватили. Майорша добилась своего. Она оказалась сильнее всех кавалеров вместе взятых.