Сага о живых и мертвых
Шрифт:
— Может, и порвет. В здешнем притоне, должно быть, таких одежек полные сундуки. Я, честно говоря, черную нижнюю рубашку в первый раз вижу. Раньше таких не носили.
Лот-Та фыркнула:
— О, древнейшая старуха-путешественница! Говаривай лучше — хорошо или нет? Я легче голой себя предчувствую.
— Наверное, хорошо, — неуверенно сказала Рата.
Подруга выглядела как-то по-чужому. Шелк едва прикрывал ее бедра, подчеркивал легкость длинных ног и обманчивую хрупкость плеч. Но изнеможденной худышкой Чучело не выглядело. Скорее уж наоборот —
Рата накинула свою рубашку. Шелк невесомо обтянул тело — права Лот-Та, — кожу черная легкость скрывает, но забыть, что ты полуодетая, не дает.
— Жо — сюда тут же! — провозгласила Лот-Та. — Ты чудно выглядишь. Он налетит, как обезуменный тюлень.
— Как тюлень не нужно. Сиге замечательный шкипер, но в постели как-нибудь без него обойдемся. И вообще, если кто каплю ума сохранил, он на меня и не взглянет. Вот ты — истинная принцесса из саги.
— Что принцесса? Пустяковщина. Мы на двоих — королевы Зубов. Жаль, в подданстве один Авель.
— Да, — Рата опомнилась и перестала улыбаться. — Завтра мы его обязательно к делу приставим. Ты маску видела?
— О, шикарнейшая боевая личина! Серебро, так?
— Похоже, что так, — Рата взяла вторую маску.
Сияющее лицо, не поймешь, мужское или женское. Застывшая, гладкая и высокомерная улыбка. Полированное серебро, под ним мягкая подкладка, изящные прорези для глаз и рта. И ноздри удивительно тонко вырезаны. С дарка это лицо копировали? С ланон-ши какой-нибудь? Сколько же эта драгоценная личина стоит?
— Зря они это придумали, — Рата вздохнула. — Утопим эту рожу серебряную — за всю жизнь не расплатимся.
— Не зряшно придумали. Таинственно мы будем. Завяжи, — Лот-Та повернулась спиной и подруга затянула оба мягких ремешка.
— Ну как, не тяжело? Голова не перевешивает? — неуверенно спросила Рата. На нее смотрело безразличное чужое лицо. Мягко сияющее. Потрясающе красивое.
— С легкостью держусь. Давай ты, — глуховато сказала Лот-Та.
Рата чувствовала, как она возится с ремешками. Хотелось схватить ладонь, прижать к шее знакомые, сотни раз изрезанные раковинами, исколотые крючками, пальцы. Чужое драгоценное лицо все стояло перед глазами. Пугало. Завораживало.
Маска плотно и удобно легла на лоб и щеки. Теплая приятная подкладка, легкая тяжесть. Рата постаралась рассмотреть себя в зеркале. Видно плохо — попросту лицо какой-то статуи. Ничего общего. Действительно, дарк какой-то серебряный.
Подруга молчала. Рата с беспокойством обернулась к ней. Лот-Та не болтушка, но всегда найдет, что сказать.
— Ты — магия, — едва слышно прошептала серебряная личина. — Не некромантская. Просто магия. Красоты. Жо — полноценный дурень.
Отчего-то беспокойство не торопилось уйти.
— Ты чего уставилась? Совсем тебе эти шикарные фокусы голову задурили. Мертвячка серебряная.
— И точно, — глуховато согласилась Лот-Та, почти переставшая быть Лот-Той. —
— Только по глотку. Мы совсем непривычные.
Рата знала, что опьянеть можно со стакана джина. Ну, если совсем пить не умеешь, то и половинки хватит. Ширитти значительно слабее. Истинно дамский напиток. Даже глупая девчонка может пропустить стаканчик без опаски.
Только получилось по-другому. Сделала единственный глоток и сдурела. И Чучело сдурело. Кажется, это она прошептала, что капельки ширитти на губах, как капельки крови. Серебро масок едва слышно звенело, сталкиваясь. Легкий звон, словно те сосульки, что падают на пол пещеры зимним утром. И целоваться было безумно приятно. Теплые горячие губы в прорезях холодного серебра. Рата не пыталась остановить подругу. Собственно, и себя саму не могла остановить. Ужасно было. Замечательно ужасно.
Как повалились на постель, Рата толком не помнила. Тело — и руки, и ноги — стали чужими. Разве можно было подозревать, что телу так нравятся простые прикосновения? И оказалось, что прикосновения совсем не простые. И прикасаться можно совершенно иначе. И губы Чучела бывают как угли. И те ожоги безумно прекрасны. И руки ее, знакомые лучше, чем свои, в несчетных заусенцах и мозолях от камней и весел, могут быть нежнее бабочек.
И нестерпимо хотелось ответить большей нежностью.
Куда делись маски и почему временами вместо мягких подушек под спиной или локтями оказывался мех, Рата не помнила. Вообще мало что помнилось. Голова отказалась работать. Зато что-то в теле пылало, так глубоко и так остро, что хотелось вывернуться наизнанку. Рата всю жизнь была твердо уверена, что в такой глубине пылать нечему — там чувств нет. Ой, как тело всю жизнь врало!
Что твердо запомнилось — что умерла два раза. Полностью — до плотной искрящейся темноты. Через неупокоенных сто раз подобное чувствовала. Только сейчас не так получалось — не было тоски, что мертвецов навсегда окутывает. С радостью летела, с восторгом. Глубже, глубже, пока руки горячие обнимают, не отпускают, прижимают к подушкам. Разве с чем-то сравнишь счастье вопить в искрящуюся тьму? И такие диковинные вещи к тому пути ведут, что в здравом уме их делать не будешь, потому как стыднее их и не придумаешь. Только куда тот стыд и весь здравый ум делся? Не головой ту обжигающую тропу узнаешь. Хотя и головой тоже. И Чучело, демон длинноногий, умирать в два раза чаще умеет.
Вот чего не было той ночью, так это зависти. Тянули, топили друг друга безумные островитянки, и восторги непристойные в один узел неизменно связывались.
В дверь стучали, уже не в первый раз.
— Вы проснетесь или нет? И вообще, живы? — Жо говорил вполголоса, да еще толстенная дверь приглушала. Но в настойчивости молодому командиру отказать было сложно.
— Его только не хваталось, — простонала Лот-Та.