Сахалин
Шрифт:
Таковы сахалинские нравы.
Комлев пришел к тюрьме проведать: "не слышно ли, когда" - и бродит против окон канцелярии, потому что здесь есть надзиратели.
Комлева ненавидит вся каторга. Где бы ни встретился, - его каждый бьет. Бьют, как собаку, пока не свалится без чувств где-нибудь в канаву. Отдышится - и пойдет.
Живуч старик необычайно. Пятьдесят лет, и грудь впалая, и тело
"Комлев" - это его палачский псевдоним.
Когда бьют розгами тонким концом, это называется:
– Давать лозы.
Когда бьют толстым, - это:
– Давать комли.
Отсюда и это прозвище "Комлев".
Комлев - костромской мещанин, из духовного звания, учился в училище при семинарии и очень любит тексты, преимущественно из Ветхого завета.
Он был осужден за денной грабеж с револьвером на двадцать лет. В 77-м году он бежал с Сахалина, но в самом узком месте Татарского пролива, почти достигнув материка, был пойман гиляком, получил 96 плетей и двадцать лет прибавки к сроку. В те жестокие времена палачам работы было много, и палачу, тоже сахалинской знаменитости, Терскому, потребовался помощник. В тюрьме бросили жребий: кому идти в палачи. И жребий выпал Комлеву.
Но Комлев все еще мечтал о воле, и в 89-м году опять бежал, - его поймали на Сахалине же, прибавили еще 15 лет каторги.
– Итого, 55 лет чистой каторги!
– с чувством достоинства говорит Комлев.
И приговорили к 45 плетям.
Плети давал "ученику" Терский.
– Ну, ложись, ученик, я тебе покажу, как надо драть.
И "показал".
В 97-м году Комлев говорил мне:
– До сих пор гнию.
И разделся. Тело - словно прижжено каленым железом. Страшно было смотреть. Местами зарубцевалось в белые рубцы, а местами, вместо кожи, тонкая красная пленочка.
– Пожмешь - и течет!
Пленочка лопнула и потекла какая-то сукровица.
На луфтической почве это наказание разыгралось во что-то страшное.
Так глумился палач над палачом.
Скоро, однако, Терского поймали в том, что он, взяв взятку с арестанта, наказал его легко.
Терскому назначили 200 розог и наказать его дали Комлеву.
– Ты меня учил, как плетями, а я тебе покажу, что розгами можно сделать.
Терский до сих пор гниет. То, что он сделал с Комлевым, - шутка в сравнении с тем, что Комлев сделал с ним.
– По Моисееву закону: око за око и зуб за зуб!
– добавляет Комлев при этом рассказе.
– Я драть умею: на моем теле выучили.
Беглый каторжник Губарь, который был приговорен к плетям за людоедство, после 48 комлевских плетей был унесен в лазарет и через три дня, не приходя в себя, умер. И Комлев сделал это, получив взятку от каторги, которая ненавидела Губаря.
Доктора, присутствовавшие при наказаниях, которые приводил в исполнение Комлев, говорят, что это что-то невероятно страшное.
Это не простое озлобление Медведева. Это утонченное мучительство. Комлев смакует свое
– Поддержись!
Медлит и выжидает, словно любуясь, как судорожно подергиваются от ожидания мускулы у жертвы.
Докторам приходилось отворачиваться и кричать:
– Скорее! Скорее!
Чтобы прекратить это мучительство.
– А они меня мало бьют? Всю жизнь из меня выбили!
– говорит Комлев, когда его спрашивают, почему он так "лютеет", подходя к разложенному на кобыле человеку.
Чем-то, действительно, страшным веет от этого человека, который выкладывает по пальцам, "сколько их всего было":
– Сначала один в Воеводской... потом еще два в Воеводской... Двух в Александровской... Да двух еще в Воеводской... да еще один... да еще три... да еще один... да еще один... Всего мною было повешено 13 человек.
И было жутко, когда он рассказывал мне подробно, как это делал; рассказывал монотонно, словно читал по покойнику, не говорил ни "казнимый" ни "преступник", а, понижая голос:
– "Он".
– Первым был Кучеровский. За нанесение ран смотрителю Шишкову его казнили в Воеводской, во дворе. Вывели во двор 100 человек, да 25 из Александровской смотреть пригнали. На первом берет робость, как будто трясение рук. Выпил 2 стакана водки... Трогательно и немного жалостливо, когда крутится и судорогами подергивается... Но страшнее всего, когда еще только выводят, и впереди идет священник в черной ризе, - тогда робость берет.
– По вечерам было особенно трогательно, когда выходишь, бывало, все "он" представляется.
После первой казни Комлев пил сильно:
– Страшно было.
Но со второй привык и ни до казни ни после казни не пил.
– Просят только: "нельзя ли без мучениев". Белеют все. Дрожат мелкой дрожью. Его за плечи держишь, когда на западне стоит, а через рубашку чувствуешь, что тело холодное. Махнешь платком, помощники подпорку и вышибают.
– И ты пришел теперь, чтобы делать это?
– Жрать-то нужно?
"Какой ужасный и отвратительный человек", скажете вы. А я знал женщину, ласками которой он пользовался.
И у этой женщины еще был мужчина, который избил ее и отнял подаренные Комлевым две копейки.
Меня интересовало, что скажет Комлев, если ему сказать такую вещь:
– А знаешь, скоро ведь телесные наказания хотят уничтожить.
– Дай-то Бог... Когда бы это кончилось!
– сказал Комлев и перекрестился.
Голынский
Когда, в 1897 году, в Александровской тюрьме, где собрана вся "головка" каторги, все, что есть в ней самого тяжкого и гнусного, освободилось место палача, ни один из каторжан не захотел быть палачом. Это случилось в первый раз за всю историю каторги. К этому нельзя было даже принудить, и совершенно бесплодно тех, на кого пал выбор, держали в карцере.