Сахар на дне
Шрифт:
Алексей застывает в метре. Воздуха в помещении становится мало. Он густеет, и лёгким всё труднее втягивать его. Я чувствую, как у меня дрожит нижняя губа, и приходится её прикусить, чтобы Шевцов этого не заметил.
— Чёрт! — неожиданно Алексей отворачивается, запустив пятерню в волосы. — Поехали, Яна, я отвезу тебя домой. И не смей заикнуться, что доедешь на автобусе.
Внутри копошится какое-то странное сожаление. Я зажмуриваюсь на мгновение, чтобы прогнать непонятное марево. Кажется, я схожу с ума, когда нахожусь со сводным
— Хорошо, — отвечаю голосом, который едва узнаю. — Спасибо.
Через пару минут я обутая и уже в пальто жду Шевцова у порога. Набросив на лёгкий свитер кожаную куртку, Алексей обувает кроссовки и выпускает меня из квартиры, распахнув дверь.
В машине пахнет кожей и цитрусовым ароматизатором. Я плотнее запахиваю пальто и смотрю вперёд в лобовое.
— Замёрзла? — спрашивает Алексей, что-то нажимая на приборной панели, отчего салон сразу же начинает заполняться приятным теплом.
— Просто устала.
И я не лгу. Трудный день. Неделя. Месяц. Хочется спать. И, почему-то, жалеть себя. Я обещала самой себе не сваливаться снова в яму депрессии, но осень, хоть и является моим любимым временем года, всё же наводит меланхолию и грусть. Только в этот раз добавилась какая-то странная томительная тревога.
— Ты не против, если я дам небольшой круг? Надо заехать в клуб и кое-что забрать, — спрашивает Шевцов.
— Да, конечно. В смысле я не против.
Алесей сворачивает с центральной продольной трассы, и через десять минут мы подъезжаем к «Чёрному Дракону». Наверное, это место никогда не перестанет вызывать у меня дрожь.
— Если хочешь, подожди в машине, — Шевцов отстёгивает ремень безопасности и открывает водительскую дверь.
— Нет! — пугаюсь перспективы ожидать на тёмной стоянке. Пусть и в машине, но теперь ночь и темнота пугают меня сильнее, чем когда-то. — Я лучше пойду с тобой.
Главную дверь Алексей открывает своим ключом. В тёмном коридоре едва виднеется стойка ресепшна, подсвеченная только сигнализационной коробкой. Далее в коридоре слабо светятся дежурные лампы.
— Клуб сегодня закрыт на инвентаризацию. Занятий не было, — зачем-то поясняет мне Шевцов, но я уже знаю это от девушки, что говорила со мной по телефону. — На завтра срочно нужно закончить кое-какие отчёты, а я оставил флэшку в компьютере.
В самом зале больше дежурных ламп, отчего мягкий свет рассеивается в полумраке, создавая странное впечатление. Почему-то вспоминаю школу в небольшом городке, где я жила с тётей Соней. Там мы однажды засиделись в кабинете после новогоднего капустника, и потом в полумраке коридоров пустынного храма науки было даже слегка жутковато. Нечто подобное мне ощущалось и сейчас.
И тем не менее, я осталась ожидать Шевцова тут, пока он пошёл в свой кабинет за флэшкой.
Я стою возле малого тренировочного ринга, глядя на свисающую до самого мягкого покрытия грушу. Наверху под потолком обращаю внимание, что она прикреплена к рельсе. Наверное, её можно передвигать в нужную сторону или вообще убирать с ринга. Интересно, а насколько она твёрдая?
Не знаю, что за чёрт меня дёрнул, я сбрасываю кроссовки и пролезаю через ограждения, ступив ногами на мягкую, но довольно упругую вместе с тем поверхность. Интересно, каково это — чувствовать в себе силу и посылать её в грушу, представляя, что перед тобой кто-то, кого ненавидишь всем сердцем?
Я прикасаюсь ладонью к прохладной поверхности груши, сжимаю кулак и… снова его разжимаю. Думаю, не смогла бы ударить. Даже если бы очень захотела. Я не умею этого делать.
Сзади раздаётся шорох, и я оборачиваюсь. Шевцов стоит у ринга и смотрит так внимательно, что я чувствую себя воровкой, пойманной с поличным.
— Я… — хочется оправдаться, но сказать нечего. — Я уже спускаюсь, извини, что забралась сюда без спросу.
— Оставайся там.
Алексей тоже сбрасывает кроссовки и запрыгивает на ринг. Я даже слова сказать не успеваю. Лишь наблюдаю, как он снимает с борта перчатки и надевает из на руки, закрепив липкие застёжки на запястьях. Не знаю, для какого спорта такие предназначены, но вроде бы точно не для бокса. Они больше похожи на перчатки велосипедистов — с открытыми пальцами и нижней частью ладоней.
А потом Шевцов берёт ещё одни, на этот раз плотные и закрытые, как у боксёров, и протягивает мне.
— Нет, — усмехаюсь. — Спасибо, не надо.
— Надевай.
— Лёша, не нужно, правда. Мне просто было любопытно, вот я и забралась сюда.
С Шевцовым внезапно происходит метаморфоза, которых я всегда боялась. Передо мной вновь появляется тот самый Лекс — мой старший сводный брат, от которого у меня поджилки трясутся. Взгляд становится прямым и режущим, а голос звенит сталью.
— Я сказал: надевай.
И пока я непонимающе смотрю на эту перемену, он сам берёт меня за руку и надевает одну перчатку, а затем другую.
— А теперь попробуй ударить.
21
И пока я непонимающе смотрю на эту перемену, он сам берёт меня за руку и надевает одну перчатку, а затем другую.
— А теперь попробуй ударить.
— Глупость какая-то. Я не буду.
Я намереваюсь стащить с кисти перчатку, но меня останавливает насмешливый тон.
— Да ладно, бестолочь. Может, пора уже научиться давать сдачи? Или так и будешь всю жизнь глотать сопли?
Я не верю своим ушам. Нет, я бы им безоговорочно поверила, если бы каких-то полчаса назад не видела Шевцова с другой стороны. А теперь он стоит и открыто смеётся надо мной, издевается, выплёвывая в лицо такие неприятные слова.
— Будешь прятаться по углам и вскидываться по ночам от кошмаров? — презрительный взгляд и насмешливый тон. Шевцов начинает медленно двигаться, обходит вокруг меня, отчего голова начинает кружиться. — И жалеть себя, как ничтожество.