Сахарный кремль
Шрифт:
— Я не надолго, — одернул Комяга черный кафтан свой.
— От ворон головушку собачью прибрать надобно. Расклюют вмиг!
— Ну, прибери… — сощурился Комяга на окна дома, огладил свою изящную бородку и стал подниматься по ступеням широкого крыльца.
— Филька! — повелительным голосом буркнул дворецкий в свою петличную дальнеговоруху, за Комягою поспешая. — Прибери машину господина опричника!
А сам платком батистовым пыль со спины Комяги стряхивать торопится:
— А то воронья поразвелося нынче, батюшка, — страсть!
— Вороны? Откуда? — с зевотою нервной, утренней спросил Комяга.
— С парных полей, откуда ж еще, батюшка Андрей Данилович? Вона как таперича — все под пар распахано до самого Болшева. Земские нынче озимых-то и не сеяли, потому как нового тяглового закону ждут. Чтобы, значит, каждому со своею вытью разрешил Государь беспрепятственно на отруба уходить или к столбовым закладываться. Токмо вотчинные да китайцы нынче и посеялись. Вона как у нас в Подмоскве!
«Новый тягловый закон… — сумрачно подумал Комяга, глядя своими уставшими после бессонной ночи глазами на двери из бронебойного стекла, плавно перед ним раскрывающиеся. — Старое мурыжило. До него ли нам всем теперь?»
Двери распахнулись. И сразу за ними зажглась громадная прихожая с витыми колоннами, с люстрой в виде пальмы египетской, с резным потолком, с мозаичным каменным полом, со львами живыми беломраморными, с двумя рослыми придверниками в таких же, как и у Потапа, золотисто оливковых ливреях.
— Где барин? — Комяга сбросил кафтан свой и шапку черного бархата с соболиной оторочкой на руки Потапу.
Оставшись в красной парчовой куртке, подпоясанной форменным опричным поясом с ножом в ножнах медных и пистолетом в кобуре деревянной, провел ладонью по голове, волосы приглаживая, не задев завитого, покрытого золотой пудрой чуба.
Рыкнули мраморные львы. Сурово подмигнул им Комяга, зевнул мрачно:
— Ну, где Кирилл?
— В водичке плавать изволят-с, — передал Потап одежду опричника горбуну-платяному, а сам засеменил по мрамору, Комягу опережая. — Таперича по утрам уж месяца поболе, как батюшка наш сердечный, дай Бог ему здоровьица, снова водичку прохладную возлюбил!
«Плавает, толстомясый… — завистливо подумал Комяга, сумрачно выгибая бровь. — Тут вселенная рушится, земля трясется, а они-с в водичке плавают».
Двинулся Комяга вслед за дворецким по анфиладам, коваными сапогами по паркету наборному грохоча. Прошли одну залу, прошли другую, вниз спустились — и вот она, купальня: просторная, расписная, с волнами морскими, с камнями, с фигурами мраморными. В купальне плавали, борясь с волнами, трое голых — окольничий Кубасов и две его наложницы, сестры Ам и Нет.
— Андрей! — раскатистым басом заметил вошедшего окольничий.
— Кирилл! — Комяга воздел правую руку, прижал к парчовой груди, склонил голову.
— Андрей! — Кубасов брызнул на опричника водой, но не достал.
— Кирилл, — устало улыбнулся Комяга.
— Прыгай сюда! — качался на волне толстенный окольничий.
— Водица
— Пятнадцать градусов! Прыгай, взбодришься! — Кубасов снова плеснул водой и попал.
— Нет, дорогой, — Комяга смахнул водяные капли с парчи.
— Ах, ты, привереда! — засмеялся Кубасов. — Девки, ныряем!
Все трое нырнули. Под водой миниатюрные Ам и Нет обхватили толстые ноги окольничего, прижались к ним и толкали, толкали круглое тело вельможи вперед, как морскую мину, отчаянно своими ножками работая. Пока они проплывали всю пятидесятиаршинную купальню, Комяга успел сесть в плетеное кресло, достать портсигар и закурить папиросу.
— Уах! — вынырнул Кубасов и задышал жадно, закачался на волнах.
Ам и Нет поддерживали его.
— Ой, смерть… ой, не могу… — дышал Кубасов.
— Не знал я, что ты ныряльщик морской, — улыбнулся устало Комяга.
— Ой, смерть… ой, хорошо… — Кубасов шумно высморкался в воду, Ам и Нет отерли ему лицо.
— Все. На берег! — скомандовал он.
Наложницы подпихнули его к ступеням. Он стал вытаскивать свое десятипудовое тело из воды, Ам и Нет подталкивали в чудовищные ягодицы.
— На берег, на берег… — бормотал окольничий.
Подскочил банщик Ванька, помог, подхватив под могучую ручищу, протянул красный халат из живородящего махрового льна.
— Пшел отсюда! — притопнул мокрой ножищей Кубасов, и Ванька исчез.
Выскочившие из волн Ам и Нет облачили окольничего в халат.
— Фоах… благодать… — пробасил Кубасов, подходя к Комяге.
Комяга встал.
— Ну, здравствуй, опричный, — улыбнулся оплывшим, раскрасневшимся, влажным лицом Кубасов.
— Здравствуй, окольничий, — ответно улыбнулся Комяга, готовясь обнять Кубасова и отводя в сторону руку с папиросой.
Кубасов, помедлил, улыбаясь. И вдруг, коротко размахнувшись ручищей своей, залепил Комяге сильную пощечину. Громкий звук поплыл по купальной зале, отражаясь от мозаичных стен. И словно призванные этим звуком, в светлом пространстве купальни возникли темные фигуры хранителей тела окольничего.
Комяга попятился, папироса выскользнула из его пальцев. Ошеломленный, он взялся левой ладонью за свою щеку, словно проверяя, — не отвалилась ли?
Кубасов подошел к нему вплотную, касаясь животом. Тяжелое лицо его вмиг стало угрожающе-непроницаемым, губы сжались сурово.
— Почто ты приехал? — глухо спросил он.
— Кирилл… — пробормотал Комяга.
— Почто ты приехал?! — Кубасов схватил Комягу за плечи, встряхнул.
Золотой колокольчик в ухе опричника зазвенел тонко. Но даже и этот привычный звон не вывел Комягу из оцепенения.
— Кирилл… Кирилл… — недоумевающее морщил он густые брови. — Кирилл!
— Кто ты?! Кто? — тряс его Кубасов.
— Я… Комяга.
— Кто ты, мать твою?! Отвечай!
— Комяга.
— Кто?! Кто?!! — закричал окольничий, тряся его.