Сахаровский сборник
Шрифт:
Он долго не мог успокоиться. Станислав заметил сквозь стекло книжного шкафа разрозненные тома энциклопедии "Грант", видимо, принадлежавшие прежнему владельцу дома — каракулеводу. Тома стояли вразброс, и среди них — один как раз на букву "Г". Указывая рукой на шкаф, Станислав пояснил:
— Здесь есть о Гомере более подробно, чем я вам рассказал.
— Руки не доходят, дорогой, руки не доходят. Да, тавларский народ нам дал гениального поэта. А вам за перевод нашего сказания — горское спасибо. Читал, вспоминал, как бабушка мне пела, того одноглазого великана вспоминал.
Станиславу не надо было быть гениальным,
Поэмы и стихи Мусаиба в переводе Станислава Бодорского изучались в школах, их декламировали дети на праздничных вечерах, о них сочинялись кандидатские диссертации, о них на съезде партии говорил Шолохов, как о крупнейшем достижении советской гражданской лирики, и вот теперь Мусаиб, и все его односельчане, и весь его народ высылаются в скотском поезде в Сибирь. Нет, так нельзя, надо сделать еще одну попытку. С коричневой буханкой и пачкой концентрата Станислав начал снова пробираться по тамбурам и под колесами, вот и первый путь, но скотского поезда уже не было. Отправили его дальше или загнали на другой путь? Среди всеобщей сырой мглы мирно мерцали тыловые огни Рузаевки, едва поблескивали рельсы, чтобы скоро исчезнуть во мгле. Все молчало: станция, паровозы, вагоны, люди. Как эта мглистая, сырая ночь, была темна и тяжело набухала печаль Станислава. Он влез на узкий тамбур товарного вагона, состав неожиданно тронулся, Станислав спрыгнул на ходу.
Мальва Ланда
СОВЕРШЕННО ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК
(Размышления)
Книге Э. Фромма "Анализ человеческой деструктивности" предшествует в качестве эпиграфа отрывок из греческого мифа (о железном веке):
Каждое последующее поколение хуже предыдущего. Придет время, когда наши потомки станут настолько отвратительными, что будут поклоняться силе — власти; могущество будет для них правом, а почитание добра исчезнет. Наконец, уже ни один человек не возмутится, видя совершение неправедного дела, не почувствует стыда в присутствии несчастного. Зевс уничтожит их тоже…
Есть другая древняя легенда: среди живущих имеется тридцать шесть праведников (не меньше), если их не станет — погибнет человечество…
Даже в наиболее порочных обществах, — пишет Э. Фромм, — всегда были выдающиеся личности, воплощающие высшие формы человеческого существования. Некоторые из них были ораторы — проповедники гуманности, "спасители", без которых человек мог бы потерять видение своей цели; другие остались неизвестными. Это те, кого еврейская легенда относит к тридцати шести справедливым — праведникам…
Образы таких праведников дала человечеству мировая — в том числе русская — художественная литература.
… Совершенно прекрасный человек — князь Мышкин, созданный гением Достоевского: человек, проникновенно понимающий людей, сочувствующий страдающим, оскорбленным и униженным; человек, способный любить другого, других больше себя, забывая о себе.
… Дон Кихот, вызывающий восхищение своим страстным, непосредственно реализуемым стремлением к справедливости, своим мужественным самоотвержением. Его, конечно, тоже следовало бы причислить к праведникам. Если бы только он не присваивал себе так часто миссию суда и расправы…
Праведниками бывают (но не всегда, разумеется) не только герои художественных произведений, но и создавшие их авторы. Прототипом булгаковского Мастера ("Мастер и Маргарита") был сам Булгаков. Проповедник добра — не только созданный воображением Сент-Экзюпери Маленький Принц, но и сам Сент-Экзюпери.
Я надеюсь, что придет время и художники напишут — может быть, уже написали? — о нынешних праведниках, наших современниках. Мы, не наделенные писательским даром, можем только свидетельствовать о них. Можем и должны. С полной ответственностью я могу назвать имена. Их гораздо больше тридцати шести…
В последние годы этих людей нередко называют "диссидентами" (точнее было бы называть их правозащитниками). Одни произносят эти слова с уважением и симпатией, другие — с ненавистью и злобой, третьи — со страхом, вызванным стремлением отмежеваться, показать свою "непричастность".
Кто же они такие — правозащитники, "диссиденты"?
Это люди, искренне и глубоко возмущающиеся всякой несправедливостью, жестокостью, насилием, ложью, подавлением человеческой свободы.
Это те, кто пытается помочь гонимым, сострадает несчастным и преследуемым.
Это те, кто не отождествляет право с силой, не благоговеет перед властью, не отрекается от себя в любых обстоятельствах (противоположное случается редко).
Наконец, это люди, самостоятельно мыслящие. Они не полагают себя ни непогрешимыми, ни всезнающими (в частности, знающими "правильный путь"). Но они ищут этот путь — собственными, часто тяжкими усилиями.
Правозащитников, осознавших и открыто проявивших себя за последние 10-15 лет, объединяет (вернее — сближает, роднит)
не какая-либо определенная система взглядов — политических или религиозных;
не те или иные интересы (национальные, классовые, сословные, профессиональные);
даже не сопротивление огромной силе давления, нажима, направленной на деформацию личности и поведения, на внушение конформности (хотя именно это сопротивление обычно наиболее заметный внешний признак "диссидентства").
Духовная близость, родство, симпатия возникают благодаря сходству внутренних побуждений. Побуждает же и подвигает — любовь.