Сакральный футбол
Шрифт:
Тогда он вышел из вагона и двинулся по залу «Павелецкой». Тех, кто шел ему навстречу, как бы сносило в сторону. Два человека внезапно упали. Он ринулся в конец зала, чтобы никого не травмировать, боясь, что кого-то выбросит под поезд…
Воздействие стихало. Его потеряли. Но кто это был, для него оставалось загадкой.
Дома он сел в позу «шавасана», зажег сандаловые палочки, свечи, аромалампу. Уже через два часа после начала медитации ему удалось остановить поток самопроизвольных мыслей, которые вбрасывало взбудораженное подсознание. Они теперь уже не выскакивали, как тени, из-за угла – разнообразные, неожиданные, болезненные; они попрятались и сидели тихо где-то на задворках основного сознания. Его мозг, как затихнувший ядерный реактор, пульсировал спокойно и мощно, по-прежнему собирая импульсы со всех
Он перенес внимание на эндокринную систему – тут же высветилась мощным красным пучком щитовидка, напомнившая то ли горящую медузу, то ли сверкающую ламинарию. От нее шли упругие нити во всех стороны – к двум почкам, к желудку, к печени. Он вдруг увидел, что канал, идущий к поджелудочной, провис, ослаблен. «Вот тебе, дружочек, кусочек торта на телевидении», – тут же подумал он и начал натягивать эту нить. Она поддалась не сразу, постепенно. Он подтянул обвисшие струны, тянувшиеся к надпочечникам, а также канала, шедшего к икроножной мышце левой ноги.
Весь организм светился, словно в разрезе. Он видел теперь каждую его часть, не переставая удивляться мастерству тех изумительных проектировщиков и конструкторов, которые создавали эти биомашины, продумывая каждую мелочь, делая их жизнеспособными и пригодными для заселения в них кристаллов монад – плазменных образований, способных интегрировать, вбирать в себя синтетический многомерный опыт воплощений.
У Михаила Георгиевича давно сложилось представление, что конструкторы и биотехнологи инопланетников наслаивали одну структуру к другой постепенно, а не замышляли все тело сразу, в целостности. Сначала они создали эту первоначальную цифровую сеть, соединенную с базовыми полями космоса. А затем уже стали делать механику: костяк на самообновляемых шарнирах со смазкой; нанизанные на костяк мышечные ткани. Затем вложили в этот корпус систему органов, которую разработали отдельно на каких-то моделях; затем подвели к этому конструкту питание в виде стройной и разветвленной системы энергоконцентраторов (чакр); подвели сеть энергоканалов с опорными точками, удерживающими вокруг себя эфирное поле. И лишь затем подсоединили центральный и периферийный процессоры – головной и спинной мозг. С ними же связали отдельно разработанную и, возможно, стандартную сеть нервных проводов, способную проводить электромагнитные импульсы.
Они наверняка проверяли работу биомашины на каких-то своих стендах, посылая импульсы по нервным волокнам, экспериментируя, проверяя, как работает головной мозг; вносили в его конструкцию коррективы, добавляя новые блоки. Только отработав все реакции самой машины, они подсоединили к нему собственно цифровую сеть. Как она проросла в тело, как взяла под контроль каждую клетку организма, казалось непостижимым, но это было сделано. Возникла цельная система, способная к самоосознаванию. После этого им оставалось только провести эксперименты с внедрением кристаллов монад, которые были до того пропущены в течение миллионов лет через системы растительного и животного царств. Отобрав наиболее развитые из них, они соединили их с биомашинами и их подсистемами.
Наверняка поначалу самосознание было неполным, поскольку центральный процессор (головной мозг) не мог обработать всю информацию, что шла от органов чувств и глубинной памяти монады. Тогда они приняли решение заблокировать часть глубинной памяти, чтобы человек не мог проникнуть в слои предшествующих существований, но остался полностью самоосознающим. Это был фантастический успех! Ведь на каждой из планет свои особые условия и создать самоосознающее существо, способное жить в физической конструкции, невероятно сложно.
Эти размышления начинали одолевать всякий раз после длительных медитаций, когда он был способен видеть самое себя изнутри, в чистом виде, без вмешательства своего произвольного и полного автоматических реакций внешнего «Я». И всякий раз он словно делал перезагрузку своих знаний и начинал понимать сложность всего этого устройства во все большем объеме.
На вторые сутки своего голодного и сухого погружения, когда он уже перестал даже выходить в туалет за ненадобностью, Берестов, наконец, получил возможность свободного фланирования в тонком теле в некоторых важных для него пространствах. Связь с Проводником была отчетлива; он позволил ему приблизиться к определенным слоям, связанным с эгрегором Северной Америки.
Тот, кто на физическом уровне являлся Берестовым, видел, словно в туманной многослойной буроватой паутине, многообразные пространства, надстоящие над континентом, наполненные крайне интенсивной жизнью. Физический план страны и тонкомирная паутина были соединены тысячами пульсирующих нитей. Импульсы проходили как сверху вниз, так и в обратную сторону. От каждого импульса часть тумана приходила в движение подобно тому, как вода в весенней луже колышется от подсоединения нового ручейка. Красноватые, желтые, а кое-где голубоватые свечения возникали и гасли. Физический план виделся ему точно так же, как при цейтраферной съемке: в ускоренном ритме, бешеной динамике. Верхний слой временного потока уходил куда-то за кадр, за край его взора. Нижний слой времени продвигался импульсивно, резко, ненамного опережая время пульсирующего физического слоя.
Высший аспект того, кто являлся тут Михаилом Георгиевичем, создал мыслеформу – желание увидеть источник той атаки, что была проведена на него месяц назад. И эта мыслеформа была подхвачена Проводником. Произошло мгновенное смещение курса, и вскоре он увидел под собой, будто из иллюминатора самолета, яркий мерцающий океан, а затем группу островов на нем. Таким образом, Проводник показал ему географическую точку. Это было почти так же, как на GPS-навигаторе. Но при приближении к одному из островов неизвестной гряды трехмерный слой исчез, и тогда он вдруг увидел оранжевый сгусток совсем рядом. От него вниз шел плотный поток свечения серебристо-сиреневого цвета. Пройдя по потоку, он увидел проекцию некоего здания с овальным кабинетом в самом низу. Только в проекции кабинет находился там, где должна была находиться крыша. Мысленным усилием он перевернул это изображение. На какой-то момент возникла такая картинка: группа людей в черных одинаковых накидках с белой вышивкой на левой стороне груди. Он попытался увидеть, что было отображено на нашивках. То был какой-то вензель, напоминавший средневековый символ. Однако в этот самый момент серебристо-лиловый сгусток вдруг развернулся, и словно бы увидел его. Он не имел глаз, но неким невидимым органом уловил присутствие чужого наблюдателя. Проводник моментально это отметил и начал уводить его дальше от этого эгрегора. Однако сгусток выбросил неровный корявый шлейф липкой энергии, словно пытаясь зацепить его… Проводник отсек шлейф от него. Тогда ведущий и ведомый ушли в какой-то промежуточный слой и там затерялись.
Однако напряжение от возникшей опасности что-то изменило в общем порядке вещей. Михаил Георгиевич уловил дыхание своего физического тела – это было неровное, тяжелое дыхание. В теле ощущалась тяжесть, особенно в районе сердца. К нему вернулась способность мыслить через физический мозг, и первой его мыслью была такая: насколько серьезной была опасность сближения с тем эгрегором над островами? Но ответа не последовало.
Он начал работать с телом, прощупывая каждую его часть по отдельности – ноги, грудь, живот. Вернувшаяся часть эфирной оболочки заполняла опустевшие лакуны, быстро запуская органы в рабочее состояние.
Через полчаса он открыл глаза. Уже потемневшее заоконье было в фокусе. Механика оперативного сознания соответствовала норме.
– Это они… – подумал он. – Это точно, они. Америка… Только кто?
Он пошел на кухню, чтобы включить чайник, и ударился плечом о косяк двери. Только тогда он полностью пришел в себя.
Глава 4
Ничего не было особенного в этом кабинете; все стандартно-роскошное и дорогое. Дорогие часы на подставке, дорогой прибор с дорогими ручками, все перламутровое, мерцающее, золотистое. Дорогое коричневое кресло, последней модели моноблок на столе. Все как надо. Ни портретов, ни книг – ничего лишнего.