САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА
Шрифт:
Эта Жоркина сказочница была его второй женой, потому что первая Жорку бросила. Жорка и его вторая жена детей не завели, про прежнюю жизнь бывший боец контингента ограниченных советских войск в Афганистане не рассказывал, а его супружеские отношения с его сказочницей – раз в месяц – настораживали соседей и давали им повод для сплетен. Но Жорка с женой плевать хотели на сплетни и жили так, как сами хотели. При этом меньше остальных мешали жить другим.
Виталий Иваныч Беднов - предпоследний дом с южного края – владел своим домом почти по наследству. Этот дом принадлежал его тёще, престарелой и совершенно уже слепой бабке Калининой, 1911 года рождения. Одно время этот дом пустовал, а бабка жила в городе у каких-то своих родственников. Но в 1990 году Виталий Иваныч вышел на законную пенсию и вернулся на общую с его женой родину. Пенсию, как и прочим россиянам, ему положили весьма скудную, но Виталий Иваныч не запил, он также не стал тратить время зря на политическую возню в стане красных единомышленников, а ударился в сельское хозяйство. Бывший начальник ОТиЗа (7) и бывший парторг какой-то добывающей на Урале шахты подправил дом и перевёз туда жену с тёщей. А вскоре они зажили так, как следовало бы жить прочим россиянам, разбегающимся на манер тараканов из деревень в большие города с мечтой когда - никогда купить квартирку площадью меньше палисадника, но с тёплым сортиром и видом на несанкционированную помойку.
Летом у Виталия Иваныча попеременно гостили члены его многочисленного семейства. А их у него имелось достаточно. Две старшие дочери бывшего парторга пребывали замужем и имели в общем четверых детей. Третья дочь находилась пока в поисках своего, как говорится, счастья, но тоже забредала к родителям и помогала им в хозяйстве. Зятья также бывали на деревне, но только для того, чтобы попьянствовать. Тем не менее, в целом картина сельского быта под крышей предпоследнего с южного края дома и сенью приусадебных дерев выглядела вполне идиллически. Картину, правда, иногда портил младший сынок бабки Калининой, великовозрастный обалдуй Толян. Был он, как и большинство местных, на все руки мастер, но так же, как большинство, любил выпить и побузить. По приходе обалдуя в деревню его пьяный бузёж принимал форму невнятных претензий юридического свойства на предмет несправедливого раздела родового гнезда, то бишь, дома, в котором поселилась старшая сестра со своим гадским мужем. На что бабка, слепая, престарелая, согнутая пополам, но чрезвычайно бойкая (особенно в управлении специальной клюкой), веско возражала и стояла горой за Нинку (старшая сестра обалдуя), на которую она может положиться, как на самоё себя. Равно как на Виталия Иваныча. (Зятя бабка называла уважительно). А вот на Толяна… В этом месте она прикладывала к бузящему пятидесятилетнему сыночку вышеупомянутую клюку и на том семейный базар прекращался. Впрочем, происходили такие сцены нечасто, о чём лучше других деревенских знал ближайший сосед Виталия Иваныча, Варфаламеев Петька, по кличке Штурман.
Этот Петька Варфаламеев (крайний дом с южной окраины) до 1991 года тянул армейскую лямку где-то под Ригой. Он летал на больших военно-транспортных самолётах. Но затем как-то вдруг классный штурман не стал нужен ни Родине, ни Латвии, ни военно-воздушным силам, ни даже своим жене с двумя детьми. Сама латышка, она быстро развелась с отставным майором, вышла замуж за преуспевшего в торговле цветметом земляка-одноклассника и вскоре слиняла в Канаду. А бывший лётчик (точнее, штурман), сунулся в комиссию по натурализации, чтобы хоть жильё сохранить, но так как он не знал по-латышски и десяти слов, то ни хрена путного у него не вышло. В общем, остался экс-майор советских ВВС без жилья, без пенсии и без всяких перспектив на лучшую долю в чужой Латвии. Тогда он приехал на своей тачке в Москву, выклянчил издевательское пособие, а затем перебрался в Угаров. Поселился в гостинице, поездил по окрёстным сёлам и вскоре выменял крайний домишко на старенький «жигуль» третьей модели. Но поскольку «жигуль» даже старенький стоил много дороже «подержанного» домика в столь захолустной деревне, как Серапеевка, то в придачу к домику Варфаламеев получил полный комплект шанцевого инструмента довоенной ковки, полдюжины прохудившихся вёдер, сборную кухонную утварь плюс полтора десятка кур во главе с горластым драчливым петухом. Но даже такая компенсация вместе с домом не тянула на стоимость тачки, которая в те времена дорогого стоила.
Короче, кинули военного специалиста знатно.
Впрочем, кидать ближних своих на святой Руси испокон веку зазорным не считалось.
А звали бывшего штурмана Пётром Игнатовичем, однако отчество, в отличие от Семёныча и Виталия Иваныча, за ним не привязалось. Но Варфаламеев не обижался, в общении с односельчанами выказывал характер простецкий, и все его звали Петей. Друзья же звали его либо Петькой, либо Варфаламеевым.
Бывший штурман оказался не только способным сельским тружеником, но и проявил кое-какие деловые качества. Так, он продал какому-то барыге перстень, на вырученные деньги купил три литра медицинского спирта, а спирт отнёс на ближайшую совхозную ферму, которая продолжала по инерции выращивать свиней. По той же инерции фермачи продолжали кормить своих подопечных патокой, привозимой с ближайшего сахарного завода, который в то время ещё не развалился. В общем, умный Варфаламеев обменял три литра спирта на один бензовоз патоки, а из неё сделал двести литров самогона градусов по шестьдесят. Затем подоспели уборочные работы, и Варфаламеев повадился в колхозные поля, как на вахту, и в самый разгар страды обменял свою самогонку на пять тонн зерна у страждущих от недопохмелья комбайнёров. За двадцать бутылок Варфаламеев нанял грузовик, отвёз зерно в Москву на птичий рынок и там толкнул его за нормальные деньги. На нормальные деньги бывший штурман купил тёлку и двух поросят. Но потом в процесс становления зажиточного крестьянина вмешался ревнивый Семёныч и Варфаламеев запил. В общем, тёлка ушла, как пришла, но поросят Варфаламеев не тронул и продолжил своё «пасторальное» житие, оставив надежду на собственные молочные продукты, но не пропуская ни одной пьянки-гулянки с участием Семёныча, Жорки Прахова и Сакурова.
Если пьянки случались не стихийно, то их организовывал Семёныч. Или просто являлся их застрельщиком. А иногда он пьянствовал на выезде. Дело в том, что, утратив московскую хазу, Семёныч прописался в местном сельсовете. Однако пенсию свою он умудрился сохранить в Москве, где пенсия была больше местной вполовину. Поэтому Семёныч законно раз в три месяца мотался в столицу. Надо сказать, спонсорство богатого сына помогало кормиться Семёнычу с его сварливой супругой «помимо» их пенсий. Куда девала свою пенсию супруга Семёныча, о том не ведала ни одна собака, зато свою Семёныч тратил строго по назначению. Укатив в столицу, долго он там не задерживался, но на следующий день возвращался на бровях, с полным багажником бухла и какими-то бродягами в салоне. Когда бродяги упивались до состояния риз и начинали гадить прямо в избе Семёныча, он выгонял их к чёртовой матери с помощью своей разъярённой супруги и газового пистолета. А только потом брал литра два водки и шёл к Петьке Варфаламееву. Затем они оба перекочевывали к Жорке Прахову, а под конец – к Сакурову. Когда у Семёныча кончалась водка, привезённая из столицы, он тряс свою жену, которой сын, помимо продуктов, выдавал кое-какую наличность. А потом, когда иссякал и сей источник, занимался просто подстреканием к совместным возлияниям за счёт собутыльников. При этом Семёныч честно предлагал свою тачку для вывоза на рынок и последующей продажи всевозможных корнеплодов и прочего живого товара из хозяйств Жорки Прахова или Петьки Варфаламеева. Деньги, вырученные от продажи, тратились на выпивку, ездить за каковой Семёныч тоже не ленился. Чего он не делал, так это не торговал своими овощами, излишек которых отдавал сыну или дочери.
Иногда к пьянствующим присоединялся Виталий Иванович Беднов, но Семёныч его не любил, и почти всякая пьянка с участием бывшего начальника ОТИЗа превращалась в закономерный скандал. Семёныч невзлюбил Виталия Иваныча за его трудолюбие и вытекающую из этого похвального качества почти трезвую зажиточность. Но так как пенять вслух на трезвость, даже относительную, и похвальное трудолюбие даже в России считалось неприличным, то Семёныч прицепился к рабочей форме одежды, в которой Виталий Иваныч делал всякие дела на виду у ревнивого соседа. А форма была такова: пиджачная пара от лучших времён, снизу заправленная в кирзовые сапоги, а сверху украшенная официальным галстуком. Но больше всего Семёныча выводила из себя вызывающая (тоже от лучших парторговских времён) шляпа Виталия Иваныча.
«На хрена ты за навозом в шляпе с галстуком ходишь?!» - надрывался при всяком удобном случае Семёныч.
«Не твоё собачье дело!» - огрызался Виталий Иваныч, и вскоре их приходилось разнимать. При этом Семёныч обзывал Иваныча вонючим интеллигентом, а Иваныч Семёныча – ослом.
Ещё в компании регулярно появлялся дядя Гриша, местный профессиональный (и потомственный) браконьер. В отличие от Виталия Иваныча, захаживающего в гости со своей пол-литрой, дядя Гриша пил исключительно на халяву.
Но чаще всех забредал на огонёк жилец другой крайней (на северной стороне деревни) избушки некий Евгений Миронович Ванеев. Поздней осенью, когда появлялись первые белые мухи, он уезжал в Угаров. А потом раз в неделю навещал односельчан. Но самым смешным при таком регулярном хождении в любую погоду по бездорожью был возраст Мироныча, который год в год равнялся, ни много – ни мало, возрасту бабки Калининой.
В своё время Мироныч руководил Угаровским металлургическим комбинатом, сырьё для которого возили с Дальнего Востока, и этот комбинат так изгадил местную экологию, что дальше некуда. Мироныч свою причастность к загрязнению при всяком удобном случае всячески отрицал. Он пытался руководить своим гадюшником и после ухода на пенсию, но его подсидели молодые карьеристы, настучав в местный ОБХСС (8) про левые дела директора с казенным транспортом, казённым стройматериалом и казённым жилфондом. С ОБХССом Мироныч разошёлся полюбовно, но рассказывать о том не любил. Однако народ знал правду, и молчать о ней, ясное дело, не хотел. Но Сакуров пока всей правды не знал и вначале Мироныч показался ему очень приличным занимательным старичком. И поэтому очень удивился, когда Жорка при случае обозвал старичка навозным жуком. А потом оказалось, что и Семёныч его ругает последними словами. Однако в компании бывший таксист Семёныч выказывал бывшему директору металлургического гадюшника всевозможное уважение. И не только потому, что Мироныч был когда-то директор. Дело в том, что Мироныч не просто таскался в деревеньку, но, во-первых, проверял свою избушку на предмет сохранности, а, во-вторых, носил в рюкзаке самогон довольно хренового качества, который делала его четвёртая молодая жена Аза Ивановна. На этот самогон Мироныч умудрялся выменивать у пьющих «зимовщиков» всякие нужные продукты. А иногда сверстнику тёщи Виталия Иваныча удавалась выменивать на свой дрянной самогон и кое-что из барахла. И происходило это следующим образом: Мироныч клал глаз на какую-нибудь понравившуюся ему вещицу, дожидался момента, когда клиент будет не в себе и…
Всё это добро (продукты и барахло) Мироныч утаскивал в город, как муравей. А если не мог утащить, то оставлял на пару деньков у кого-нибудь из «зимовщиков», а затем приезжал на тачке сына и увозил для присовокупления к своему хозяйству, где всякая вещь могла сгодиться. Кстати говоря, Мироныч и сам любил выпить. Он также любил поддержать застольную беседу и все только диву давались, как этот восьмидесятилетний дед, которому самый старый в компании Семёныч в сыновья годился, пьёт почти наравне с «молодёжью», а потом прётся к своей Азе Ивановне не то с двумя дюжинами яиц, не то со свежеободранной кроличьей тушкой.
Глава 4
В то время, когда Сакуров, развернув предполагаемую сакуру и обругав зайца, радовался остальной природе, раздалось характерное тарахтение приближающейся к деревне легковухи. Легковуха приближалась к южной околице по раздолбанной колее грунтовки, каковое вышеупомянутое качество дороги сообщало специфический характер тарахтенью любого двигателя в комплекте с остальными деталями и кузовом. Впрочем, любого – но не любого. Другими словами, Сакурову не пришлось особенно напрягать слух, чтобы определить по тарахтенью приближающейся к деревне тачки «ниву» Семёныча. Жорка временно отсутствовал, Виталий Иваныч возился во дворе со скотиной, а Семёныч с утра пораньше занимался обработкой слабохарактерного Варфаламеева. Константин Матвеевич видел, как бывший таксист отвалил к бывшему штурману. Когда они успели уехать в город, Сакуров проглядел.