Саламандры: Омнибус
Шрифт:
— Отступник, — взревел он.
От созерцания воина грудь Дак’ира охватила сильнейшая боль, и он погрузился в иномирье своих грёз.
Храм исчез, и осталось лишь серое небо Морибара. В бесконечный стальной небосвод устремлялись костяные монолиты, вдоль бесчисленных кладбищенских дорог тянулись ряды склепов, поля мавзолеев и долины гробниц. Через легионы могил и фаланги склепов, вдоль погруженных в катакомбы батальонов усыпальниц, Дак’ир шел по дороге, пока не достиг конца.
И здесь, под холодной сырой землей, лежала
Видение изменилось, и тело Дак’ира пронзила боль. Он схватился за грудь, но черного панциря там больше не было. Он вновь был скаутом, стоящим у края крематория — огромной огненной ямы, достаточно большой, чтобы поглотить Титана, и горящей, все время горящей в жидком ядре Морибара.
Дак’ир увидел двух Астартес, карабкающихся по краю этих врат адской погибели. Нигилан отчаянно цеплялся за капитана Ушорака, чьи черные доспехи покрывались выбоинами и трещинами от исходящего снизу сильнейшего жара.
В каверне бушевал сильный пожар. Он пузырился и выбрасывал в воздух огненные каскады плюмажей лавы. Из крематория вырвался гигантский столб огня. Дак’ир закрыл глаза, когда огненный вал накрыл воинов.
Чьи-то сильные руки схватили Дак’ира за плечо и оттянули от пламени, поглотившего отступников, которых они хотели предать правосудию, но не убить. Нигилан, едва видимый за плотной завесой огня, кричал, и его лицо горело…
Вновь оказавшись в настоящем, на Дак’ира нахлынуло тошнотворное головокружение, и он попытался взять себя в руки. Во рту у него был привкус крови, и в глазах мельтешили черные точки. Стянув боевой шлем, он пытался вдохнуть.
В храме кто-то говорил…
— Ты ведь умер, — подозрительно сказал Кадай, смотря на воина. Он старался побороть невидимое давление, не дающее ему нанести удар по отступнику, но его руки стали будто свинцовыми.
— Я выжил, — ответил Нигилан, чье травмированное лицо исказилось от поддерживания психического давления, против воли Саламандр держащего поле битвы в стазисе.
— Ты должен был встретить правосудие, а не смерть, — сказал ему Кадай, а затем мстительно улыбнулся. — Ты вызвал перегрузку крематория, всколыхнувшую и без того нестабильное ядро Морибара, чтобы спасти собственную шкуру, и попытаться убить меня и моих братьев в начавшейся суматохе. Гибель Ушорака было твоих рук дело, твоих и его.
— Не смей говорить о нем! — закричал Нигилан, и из его глаз, сжатых кулаков и психосилового посоха вырвались алые молнии. После мимолетной вспышки ярости к Воину Дракона вернулось самообладание. — Убийца здесь ты, Кадай — ничтожный генералишко, который пойдет на все, лишь бы поймать свою добычу. Но, возможно, ты прав… я умер и возродился.
Кадаю удалось приподнять инферно-пистолет. Нигилан постепенно слабел. Капитан готовился одним рывком поднять его и пристрелить предателя на месте, когда тело Говорящего забилось в конвульсиях.
— Это уже не важно, — добавил Воин Дракона, отступая обратно в тени парапета. — Только не для тебя…
Как только Нигилан разжал психическую хватку, Кадай выстрелил из инферно-пистолета, расплавив кусок парапета. Саламандры готовились кинуться за ним в погоню, когда окутавшая Говорящего ужасная аура необъяснимым образом подняла труп так, что он повис в воздухе, будто бы подвешенный на невидимом крюке.
Мучительно медленно он поднял подбородок, открыв уничтоженное разрывным снарядом лицо. Частично оставшаяся на окровавленном черепе гладкая красная плоть блестела в рассеянном свете. Голова Говорящего была похожа на разбившееся яйцо. Внутри виднелась светящаяся кобальтовая кожа. Сломанная кость превратилась в вызванное из темной нереальности злобное обличье, когда нечто… неестественное… пыталось проникнуть в материальное измерение.
Глаз сияющего мрака взглянул с потусторонней злостью. Когда-то выжженная на лбу Говорящего восьмиконечная звезда воспылала над материализирующимся чудовищем. Она становилась все более растянутой и будто бы живой, пульсируя подобно уродливому сердцу, когда тварь из варпа начала увеличиваться в размерах. Из смертной плоти пробивались похожие на луковицу наросты, увенчанные кусками позвонков. Его пальцы начали увеличиваться, будто бы их растягивали невидимыми нитками, и из них вырвались длинные, острые и черные когти. Широкая пасть существа в подражании первичной мутации Говорящего начала вытягиваться еще сильнее, пока не превратилась лишенную губ бездну, внутри которой извивался язык с тремя выступами, каждый из которых заканчивался окровавленной костью.
Культисты завопили от страха и обожания, когда труп Говорящего был полностью совращен. Жрецы-свежевальщики поклялись в своей немой преданности, вновь обратив цепные мечи на Саламандр.
Вырванное из эфирной дремы существо было первобытным и лишь частично разумным, и его пожирал сильный душевный голод. Взревев от ярости и муки, оно ринулось к Кадаю, поглотив по пути пару жрецов-свежевальщиков. Тварь заглотнула их подобно некому ужасному василиску, и когда добыча попала в его разбухшую глотку, Астартес услышали явственный хруст костей.
— Тварь… — выдохнул Кадай и схватился за рукоять громового молота, готовясь ударить демона изо всех сил. Нигилан продал свою душу темным силам, что только подтверждалось его преступными действиями.
— Умри, адское отродье! — воскликнул Век’шен, становясь между капитаном и освободившимся демоном. Вращая огненной глефой с такой скоростью, что она превратилась в пылающую дугу, чемпион роты нанес настолько мощный удар сверху вниз, что он разрубил бы даже воеводу орков. Демон парировал удар когтями, сжав ими глефу. Из рта-бездны метнулся язык и стремительно обернулся вокруг Век’шена. Саламандра открыл рот в бессловесном вопле, когда существо окончательно его сокрушило.
Кадай взревел и бросился на демона, когда обмякшее тело его боевого брата, раздавленное в том месте, где его стиснул язык, рухнуло не землю.
Дак’ир приходил в чувство. Говорящий был мертв, хотя он и не видел, как это произошло, тот лежал с простреленной головой у ног Кадая. Но он пропустил не только это, пока находился во власти сна-воспоминания. За время, ушедшее на то, чтобы его тело и тренировки одолели вызванную воспоминанием длительную тошноту, Нигилан уже отступал в тени. Покинув фланговую позицию, Дак’ир бежал к нефу, решившись на преследование, когда группа культистов преградила ему путь.