Салат из креветок с убийством
Шрифт:
— Почему ты так думаешь? — насторожился Беркович.
— Разные внешние проявления, есть около десятка признаков, не стану перечислять… Это разные яды, Борис.
— Ты хочешь сказать…
— Я ничего не хочу сказать, — заторопился Хан. — Проведу хотя бы экспресс-анализы, тогда и доложу.
— К вечеру, — сказал Беркович.
— Постараюсь, но не гарантирую.
— Постарайся, Рон, — попросил Беркович. — Если они умерли от яда, и если действительно это были разные яды, то…
— То что?
— Сначала ты сделай свое заключение, а потом я тебе кое-что расскажу
— Это подтверждено? — поинтересовался эксперт.
— Конечно, — кивнул Беркович. — Я звонил в Беэр-Шеву.
— То есть, сын Сильвермана с ними не ужинал?
— Нет, это исключено. Да и накрыто только на двоих, ты же видишь.
Конечно, эксперт это видел: на круглом столе в гостиной двухкомнатного люкса стояли блюда с тремя видами салатов, в подогреваемой кастрюле под крышкой еще можно было найти остатки кебаба, на тарелках у каждого лежали и куски мяса, и салаты — понемногу от каждого, — а в бокалах сохранились остатки вина «Кармель», того самого, что было в початой бутылке, стоявшей посреди стола.
— Не скажу, что у них был хороший аппетит, — сказал Хан. — Не так уж много они съели и выпили.
— Достаточно, однако, чтобы каждый получил смертельную дозу, — сухо отозвался Беркович.
— Это и странно! — воскликнул Хан. — Никого, кроме них, в номере не было, верно? На кухне отравить пищу не могли, тем более — разными ядами!
— Почему ты так думаешь? — удивился Беркович. — Отравить могли, в принципе, и на кухне, и по дороге, когда еду доставляли в номер.
— Теоретически — да. Но мотив? И почему — разные яды? Они же ели одно и то же!
— Да, мотив… — задумчиво сказал Беркович. — Рон, сделай анализы, вечером я тебе кое-что расскажу.
Беркович действительно знал — из рассказа впавшего в депрессию младшего Сильвермана, — то, чего не мог знать Хан.
День оказался суетливым — пришлось много раз звонить в Нью-Йорк, многочисленная родня умершего Шмуэля никак не могла поверить в то, что случилось, а сын Бени только стонал и на чем свет стоит поносил "эту старую сволочь", как он называл покойного Ицика, который, понятное дело, один и мог отравить отца, а потом, наверно, по ошибке и сам съел то, что отравил. И поделом этой старой сволочи, туда ему и дорога. Христианским смирением Бени, естественно, не отличался, он, как и положено, считал, что зуб надо отдавать за зуб, а жизнь — за жизнь. Но даже будучи в расстроенных чувствах, Бени много раз успел повторить Берковичу историю обогащения четверки друзей. Начал он сразу, как только увидел тело отца и узнал, что Ицик тоже умер.
— Тонтина! — воскликнул он, и Беркович в первый момент решил, что это чье-то имя, но уже следующие слова Бени заставили старшего инспектора вспомнить курс юриспруденции и кое-какие детали из права о наследовании.
— Эта старая сволочь, — продолжал Бени, — решила, видимо, что пришло время завладеть всеми деньгами!
— Подробнее, пожалуйста, — попросил Беркович, но подробнее у Бени не получалось — он суетился, созванивался со своим адвокатом в Америке, пытался что-то объяснить матери, призывал все напасти мира на голову уже почившего Ицика, но в конце концов рассказал старшему инспектору достаточно для того, чтобы Беркович смог, заглянув под вечер в лабораторию к Хану, логично объяснить, что могло случиться в номере отеля.
— Так что там с ядами? — сначала поинтересовался старший инспектор.
— Два, как я и думал, — сообщил эксперт. — Оба из современных, синтетических, оба используются, как лекарственные препараты, оба при передозировке приводят к летальному исходу. Конечный результат одинаковый, но причины и внешние признаки разные — в одном случае это похоже на инсульт, в другом — на острую сердечную недостаточность.
— Что мы и наблюдали, — кивнул Беркович. — И поскольку было бы странно предположить, будто кто-то третий, решив отравить обоих, подсыпал одному в пищу один яд, а второму — другой…
— Да, это нелепо, — согласился Хан, — тем более, что еда, принесенная в номер из кухни отеля, совершенно нормальна, как, кстати, и вино. Яд есть только в салатах на тарелках у каждого из погибших…
— Разные яды у каждого?
— Конечно. Именно тот, от которого каждый и умер.
— То есть…
— Совершенно очевидно: Ицик отравил еду у своего друга Шмуэля, а Шмуэль в то же время отравил еду у своего друга Ицика. Этого я и не могу понять: за каким чертом?
— Попробую объяснить, — вздохнул Беркович. — Тонтина. Ты помнишь, что это?
— Тонтина… Кажется, наследственное право?
— Именно.
— Проходили в университете, но никогда с этим не сталкивался на практике.
— Я тоже. Тем не менее, в данном случае все обстояло так… По словам Бени, это сын Шмуэля, в конце шестидесятых, когда все были молоды и нуждались в деньгах, кто-то из четверки предложил скинуться и вложить небольшую даже по тем временам сумму в акции строительной компании. Дела у компании шли хорошо, акции дорожали, но и друзья не теряли времени даром — каждый уже кое-что заработал сам, и как-то они собрались и решили: деньги эти не трогать, пусть сумма растет или уменьшается, это уж как пойдет, но достанутся деньги в конце концов тому из них, кто переживет остальных. На старость, мол.
— Почему не честно — каждому четвертую часть? — удивился Хан.
— Деньги были не такими уж большими, и они не рассчитывали на реально существенную сумму, — объяснил Беркович. — Одному на приличную старость хватило бы… В общем, оформили они все у адвоката…
— Ты проверил?
— Конечно, я говорил с Михой Розенталем, это сын Йосефа Розенталя, который оформлял бумаги в семьдесят третьем, кстати, сразу после Войны Судного дня, в которой все четверо тоже принимали участие и остались живы. Может, именно война их и надоумила, теперь уже не узнаешь… Как бы то ни было, время шло, денег на вкладе становилось больше, в девяностом, когда умер первый из них, сумма достигала полумиллиона шекелей…