Сальватор. Том 1
Шрифт:
Их сердца бились в лад, но, конечно, Фрагола трепетала больше других.
Вдруг до них донесся голосок Пчелки, она, словно прелестный вестник, вырвалась вперед и влетела в оранжерею с криком:
– Вот и мы! Вот и мы! Вот и мы! Сестричка Рина получила аудиенцию.
Вслед за ней появилась Регина с торжествующей улыбкой на губах: она сжимала в руке приглашение на аудиенцию.
Аудиенция была назначена на половину третьего: нельзя было терять ни минуты.
Молодые женщины поцеловались, снова поклявшись в дружбе. Фрагола торопливо вышла, взлетела в экипаж Регины, который обещал доставить ее скорее, чем фиакр, и карета с гербами помчала очаровательную девушку на улицу Макон.
Двое мужчин поджидали Фраголу у окна.
– Это она! – в один голос вскричали они.
– В карете с гербами? – усомнился монах.
– Да. Впрочем, дело совсем не в этом. Привезла ли она приглашение на аудиенцию?
– У нее в руке какая-то бумага! – заметил Доминик.
– Тогда все в порядке, – отозвался Сальватор.
Доминик бросился на лестницу.
– Это я! – крикнула Фрагола. – Приглашение у меня!
– На какой день? – спросил Доминик.
– На сегодня, через два часа.
– О! – вскрикнул Доминик. – Да благословит вас Бог, дитя мое!
– Слава Всевышнему! – подхватила Фрагола, с почтительным видом подаэая монаху зажатое в белой ручке приглашение на аудиенцию к королю.
XXVI.
Отсрочка
Король пребывал не в самом веселом расположении духа.
Роспуск национальной гвардии, о чем немногословно сообщалось в утреннем выпуске «Монитора», взволновал всю торговую часть Парижа. «Господа лавочники», как называли их «господа придворные», всегда бывали недовольны: как мы уже говорили, они роптали, когда им приказывали нести караул, они же роптали, когда им запрещали его нести.
Чего же они хотели?
Июльская революция показала, что им было нужно.
Прибавим к тому, что ужасная новость об осуждении г-на Сарранти, распространившаяся по всему городу, немало способствовала возбуждению среди значительной части населения.
И хотя его величество отстоял обедню в обществе их королевских высочеств г-на дофина и герцогини Беррийской, хотя король принял его преосвященство г-на канцлера, их превосходительств министров, государственных советников, кардиналов, князя де Талейрана, маршалов, папского посла, посла Сардинии, посла Неаполя, хранителя королевской печати в палате пэров, хотя король подписал брачный договор г-на Тассена де Лавальер, главного казначея в департаменте Верхних Пиренеев, с мадемуазель Шарле – эти разнообразные занятия не развеселили обеспокоенного монарха, и, повторяем, его величество был далеко не в веселом расположении духа 30 апреля 1827 года между часом и двумя пополудни.
Напротив, его лицо выражало мрачное беспокойство, обыкновенно совсем ему несвойственное. Старый король, добрый и простодушный, отличался поистине детской беззаботностью; он был, кстати, убежден, что идет верным путем, и, будучи последним из породы тех, что встали бы под белое знамя, выбрал своим девизом слова древних героев: «Делай что должно, а там будь что будет!»
Одет он был, по своему обыкновению, в мундир с серебряным галуном; Берне изобразил его в этом мундире принимающим парад. Грудь его украшали лента и планка ордена Святого Духа, с которыми год спустя он принимал Виктора Гюго и отказал в представлении «Марион Делорм». Еще живы стихи поэта об этой встрече, а уж «Марион Делорм» и вовсе будет жить вечно.
Зато где вы, добрый король Карл X, отказывающий сыновьям в помиловании их отцов, а поэтам – в постановке их пьес?
Услышав доклад дежурного лакея о посетителе, за которого хлопотала его невестка, король поднял голову.
– Аббат Доминик Сарранти? – машинально повторил он. – Да, вот именно!
Прежде чем ответить, он взял со стола листок и, быстро пробежав его глазами, приказал:
– Пригласите господина аббата Доминика.
Доминик остановился в дверях, соединил руки на груди и низко поклонился.
Король тоже отвесил поклон, но не человеку, а представителю Церкви.
– Входите, сударь, – предложил он.
Аббат сделал несколько шагов и снова остановился.
– Господин аббат! – продолжал король. – Вы можете судить по моей готовности встретиться с вами, с каким почтением я отношусь ко всем священникам.
– Вы можете этим гордиться, ваше величество, – отвечал аббат, – и в то же время это помогает вам заслужить любовь своих подданных.
– Я вас слушаю, господин аббат, – сказал король с характерным выражением, свойственным сильным мира сего, дающим аудиенцию.
– Сир! – начал Доминик. – Этой ночью моему отцу вынесен смертный приговор.
– Знаю, сударь, и от всего сердца вам сочувствую.
– Мой отец не совершал преступлений, за которые был осужден…
– Простите, господин аббат, – перебил его Карл X, – однако господа присяжные придерживаются другого мнения.
– Ваше величество! Присяжные – живые люди и могут заблуждаться.
– Я готов согласиться с вами, господин аббат, понимая ваши сыновние чувства, но не могу принять ваши слова как аксиому: насколько правосудие может вершиться людьми, настолько оно и было совершено над вашим отцом, и сделали это господа присяжные.
– Сир! У меня есть доказательства невиновности моего отца.
– Неужели? – удивился Карл X.
– Да, ваше величество!
– Почему же вы не представили их раньше?
– Не мог.
– Что ж, сударь… поскольку, к счастью, еще есть время, давайте их мне.
– Вам, государь… – потупился аббат Доминик. – Сожалею, но это невозможно.
– Невозможно?
– Увы, да, ваше величество.
– Что же может помешать человеку заявить о невиновности осужденного, да еще если этот человек – сын, а осужденный – его родной отец?
– Мне нечего ответить вашему величеству; однако король знает: тот, кто побеждает ложь в других, кто посвящает жизнь поискам истины, где бы она ни скрывалась, словом – служитель Господа не может и не захочет солгать. Так вот, государь, пусть меня покарает десница Всевышнего, который меня видит и слышит, если я солгу: я в полный голос заявляю, припадая к стопам вашего величества, что мой отец невиновен; уверяю вас в этом от чистого сердца и клянусь, что рано или поздно представлю вашему величеству неопровержимое доказательство.