Сальватор
Шрифт:
– А! И правда, наш человек… Он разговаривает с мсье де Лафайеттом.
– Правда? Так это и есть мсье де Лафайетт? – переспросил Жибасье с тем оттенком почтения в голосе, с которым самые ничтожные люди говорили об этом благородном старце.
– Как! – воскликнул удивленный Карманьоль. – Вы не узнали мсье де Лафайетта?
– Я покинул Париж накануне того самого дня, когда меня должны были представить ему как перуанского кацика, прибывшего для изучения французской конституции.
В тот момент, когда оба приятеля, заложив руки за спину и изобразив
Жибасье не упустил ни малейшего движения в группе молодых людей. Он, казалось, обладал каким-то особенным чутьем, сильно развитым зрением: он видел одновременно все, что творилось справа и слева от него, подобно косоглазым, и все, что происходило спереди и сзади, как хамелеон.
– Кажется мне, дорогой Карманьоль, – сказал Жибасье, указывая своему приятелю глазами на группу из пяти молодых людей, – что вот эти господа нас узнали. А посему нам лучше немедленно расстаться. Кстати, так мы сможем надежнее приглядывать за нашим другом, встретиться мы всегда сможем в надежном месте.
– Вы правы, – сказал Карманьоль, – лишняя предосторожность никогда не помешает. Заговорщики более хитры, чем можно предположить.
– Это с вашей стороны довольно смелое высказывание, Карманьоль. Но как бы то ни было, лучше всего нам поверить в то, что вы сейчас сказали.
– Вы ведь помните, что арестовать мы должны только одного из них?
– Разумеется. А как нам быть с монахом? Он ведь поднимет против нас все духовенство.
– Арестуем его как человека по фамилии Дюбрей за скандал, который он устроит в церкви.
– Только так.
– Хорошо! – сказал Карманьоль и пошел вправо. Его спутник в это время метнулся влево.
Описав кривую, каждый из них оказался рядом со своей жертвой: Карманьоль справа от отца, а Жибасье – слева от сына.
В это время началось богослужение.
Месса была произнесена елейно и выслушана с благоговением.
Когда месса была прочитана, молодые люди из школы в Шалоне, принесшие гроб в церковь, подошли, чтобы снова поднять его и нести на кладбище.
Но в тот самый момент, когда они нагнулись для того, чтобы совместными усилиями поднять свою ношу в едином порыве, какой-то высокий человек во всем черном без знаков различия словно вырос из-под земли и тоном привыкшего командовать человека приказал:
– Не прикасайтесь к гробу, господа!
– Почему? – спросили удивленные молодые люди.
– Я не намерен отчитываться перед вами, – ответил человек в черном. – Не трогайте гроб!
А затем обратился к распорядителю похорон:
– Где ваши носильщики? Где люди, которые должны нести гроб?
Распорядитель похорон приблизился.
– Но, – пробормотал он, – я думал, что тело должны будут нести именно эти господа.
–
Легко понять, какой гул поднялся в церкви в результате этого инцидента. Со всех сторон послышался грозный рокот, напоминавший грохот волн перед началом шторма. Из груди всех присутствующих вырвался устрашающий рев.
Незнакомец, вне сомнения, чувствовал за своей спиной огромную силу, поскольку встретил этот гул с презрительной улыбкой.
– Позвать сюда носильщиков! – повторил он.
– Нет, нет, нет! Никаких носильщиков! – закричали ученики.
– Никаких носильщиков! – повторила толпа.
– По какому праву, – продолжали ученики, – вы хотите помешать нам нести останки нашего благодетеля? У нас есть на это разрешение его родных!
– Ложь! – сказал незнакомец. – Родственники, напротив, категорически возражают, чтобы тело усопшего несли каким-то особым способом.
– Это правда, господа? – спросили молодые люди, повернувшись к сыновьям покойного – графу Гаэтану и Александру де Ларошфуко, которые подошли, чтобы следовать за телом отца. – Правда ли, господа, что вы не разрешаете нам нести останки нашего благодетеля и вашего отца, который и для нас был, как отец родной?
Все это происходило среди не поддающегося описанию гвалта.
Но, когда люди услышали этот вопрос, когда увидели, что граф Гаэтан приготовился отвечать, со всех сторон послышались крики:
– Тихо! Тихо! Замолчите!
Сразу же в церкви, как по мановению волшебной палочки, воцарилась абсолютная тишина, и все услышали, как граф Гаэтан торжественно, мягко и с признательностью в голосе произнес:
– Семья нисколько не противится этому. Господа, она просит вас об этом.
При этих словах раздались крики радости, потрясшие здание церкви от купола до основания.
Однако распорядитель похорон уже заставил подойти к гробу своих носильщиков, и те уже взялись за ручки. Но, услышав слова графа Гаэтана, они передали гроб молодым людям, которые, подняв его на плечи, благоговейно вынесли дорогие им останки из церкви.
Процессия довольно спокойно пересекла двор и вышла на улицу Сент-Оноре.
Человек, который затеял весь этот скандал, исчез, словно испарился. Все присутствующие напрасно расспрашивали о нем, но никто не видел, ни когда он вышел, ни куда пошел.
Оказавшись на улице Сент-Оноре, кортеж перестроился: за гробом встали сыновья герцога де Ларошфуко, за ними большое число пэров Франции, потом депутаты, люди, прославившиеся личными заслугами или высокопоставленные по рождению, друзья или сторонники герцога.
Герцог де Ларошфуко был генерал-лейтенантом. Посему для отдания воинских почестей покойному был выделен почетный караул.
Казалось, все вошло в мирное русло, но в тот самый момент, когда этого меньше всего ожидали, вдруг опять словно из-под земли появился тот же самый человек, который затеял скандал в церкви.