Сальватор
Шрифт:
Регина поняла, что все эти браслеты очень мешали Петрюсу.
– Извините меня, милый друг, – сказала она, – я пришла на свидание не переодевшись. Я дрожала от мысли, что заставлю вас ждать. К тому же мне и самой не терпелось поскорее увидеться с вами. Помогите-ка мне освободиться от этих украшений.
И она начала нажимать поочередно на замки и пружины браслетов, которые стали падать вокруг нее словно сверкающий дождь. Все эти рубины, изумруды, вделанные в золото сапфиры.
Петрюс попытался было их подобрать.
– О! Оставь, оставь! – сказала она с беззаботностью богатой аристократки. – Этим позже займется Нанон. Ну вот, мой Петрюс, теперь мои руки свободны и они твои: на них больше нет ни цепей, ни золота, ни бриллиантов. Теперь тебе ничто не мешает!
Ну что тут можно было поделать? Только упасть на колени и восхититься!
А затем, подобно индусу, погрузиться в молчаливое созерцание красоты, в опьянение, действие которого подобно действию гашиша.
Затем, после непродолжительного молчания, во время которого взгляд молодого человека утонул в глазах Регины, а душа его как бы переселилась в душу девушки, Петрюс воскликнул в порыве страсти:
– Ах! Регина, любимая моя! Теперь Господь может призвать меня к себе: ведь я прикоснулся руками и губами к тому неведомому цветку, который зовется человеческим блаженством, и остался жив. Никогда в своих надеждах, в самом сладком своем сне не получал я и крупицы той радости, которую даете мне вы, словно доброе божество. Я люблю вас, Регина, любовью, которую невозможно выразить словами. Всего моего времени, всей моей жизни, всей вечности не хватит мне для того, чтобы выразить то, что я чувствую. И я всегда буду повторять: я люблю тебя, Регина! Я тебя люблю!
Молодая женщина сама уронила руку к его губам.
Регина, как мы уже сказали, сидела, а Петрюс лежал у ее ног. Но вот, поцеловав руку Регины, он чуть приподнялся. Затем, обнимая Регину, он встал.
И получилось так, что он был на ногах, а она продолжала сидеть.
Таким образом он мог смотреть на нее с высоты своего роста.
И тут в голове у него снова мелькнула мысль о его бедности, и он тяжело вздохнул.
Регина от этого вздоха вздрогнула всем телом: она поняла, что это был вздох горя, а не любви.
– Что с вами, друг мой? – спросила она с некоторым испугом.
– Со мной? Ничего! – ответил Петрюс, отрицательно мотнув головой.
– Да нет же, – сказала Регина, – вы погрустнели, Петрюс. Говорите, в чем дело. Я так хочу!
– У меня были большие неприятности, дорогая.
– У вас?
– Да.
– Когда же?
– Недавно.
– И вы ни словом не обмолвились об этом со мной, Петрюс? Ну, так что же случилось? Говорите! Ну, рассказывайте же!
И Регина подняла лицо, чтобы получше видеть Петрюса.
Ее прекрасные глаза были полны любви и сверкали, словно бриллианты, украшавшие ее волосы.
Если бы сверкали только глаза Регины, Петрюс высказал бы все.
Но ведь были еще и эти бриллианты.
Бриллианты словно заколдовали его.
О! Ведь это было бы ужасно мучительное признание!
Как он мог открыться этой великосветской даме, которая была столь же прекрасна, сколь и богата, в том, что возлюбленный ее был бедным художником, которому предстояло через четыре или пять дней продать с молотка всю свою мебель?
Да к тому же, если бы этот бедный художник признался бы в своей нищете богатой женщине, ему бы пришлось одновременно признаться своей подруге и в том, что он чуть было не стал неблагодарным сыном.
И снова смелость покинула его.
– Случилась большая неприятность, – сказал он, – ведь я был вынужден покинуть Париж и целых шесть дней не видеться с вами!
Регина притянула его к себе, подставив лоб для поцелуя.
Петрюс поцеловал ее, вздрогнув от счастья, которое словно осветило его лицо.
В этот самый момент лучи зарождающейся луны упали на лицо Петрюса.
Увидев его освещенное двойным светом лицо, Регина не смогла удержаться от восклицания восхищения.
– Вы мне часто говорили, Петрюс, что я красива.
Молодой человек прервал ее.
– И я вам снова это говорю, Регина! – воскликнул он. – Но это говорит не мой рот, а мое сердце!
– Ну вот, позвольте и мне сказать всего лишь раз, что и вы прекрасны!
– Я? – удивленно переспросил Петрюс.
– Позвольте сказать вам, что вы красивы и что я вас люблю, мой благородный Ван Дейк! Слушайте, вчера в Лувре я увидела портрет этого великого художника, которому талант дан Богом, как и вам, и чьим именем я вас называю. Так вот, я вспомнила о том, что мне рассказывали в Генуе о любви Ван Дейка и графини де Бриньоль. И я готова была сказать вам – вам повезло, мой Петрюс, что в тот момент я вас не встретила! – я готова была сказать вам следующее: «Я принадлежу вам так же, как она принадлежала ему, и я люблю вас, естественно, сильнее, чем она его любила!»
Петрюс воскликнул от радости.
И, упав возле нее, он обвил рукой ее талию и нежно привлек ее к себе.
Регина изогнулась, как пальма под напором ночного бриза, и, положив голову на грудь Петрюса, услышала учащенное биение его сердца, которое при каждом ударе говорило ей нараспев: «Регина, я тебя люблю!»
Эти молодые люди представляли собой такую живописную скульптуру, что ангелу счастья следовало бы увековечить их в этом любовном порыве.
Слова застыли на их губах. Ну что они могли сказать друг другу? Дыхание Петрюса нежно колыхало волосы молодой женщины и заставляло их вздрагивать, как дрожат перышки птицы под дыханием ветерка.
Она закрыла глаза, испытывая в душе те же сладостные ощущения, которые внушает религия умирающим, говоря о том, что они вскоре окажутся в ином мире и предстанут перед очами Господа нашего.
В этой опьяняющей летаргии прошел целый час. Каждый из влюбленных испытывал при этом то счастье, которое он приносил другому, и наслаждался им в тишине, словно опасаясь, что это слишком яркое свидетельство подобного блаженства вызовет ревность светил, которые их освещали.
Ни он, ни она не смогли преодолеть влияния их любовного объятия. Их дыхание становилось все более учащенным, взгляды все более томными, их вздохи все более и более походили на стоны. В их жилах кровь, как волны моря во время прилива, заливала сердца и билась в артериях, отражаясь на их лицах.