Сальватор
Шрифт:
Затем, достав из кармана табакерку, он втянул носом табак и откинулся на спинку кресла.
– Знаете, о чем я думал перед тем, как вы сюда вошли, мсье Сальватор?
– Не знаю, мсье. У меня нет дара предвидения, это не мое ремесло.
– Так вот, я раздумывал над тем, откуда у вас взялось чувство любви к человечеству.
– Оно родилось из моего сознания, мсье, – ответил Сальватор. – Меня прежде всего восхитили, даже прежде стихов Виргилия, стихи некоего карфагенского поэта, который сочинил их, видно, только оттого, что сам был рабом:
Homo sum, humani nihil a me alienum puto. [10]– Да, да, – сказал господин Жакаль, – я знаю этот стих: это из Теренция, не так ли?
Сальватор утвердительно кивнул головой.
Господин Жакаль продолжал.
– Честно говоря, дорогой мсье Сальватор, – сказал он, – если бы не существовало слова «филантроп», его следовало бы придумать для вас. Любой самый простодушный журналист, если, конечно, существуют простодушные журналисты, завтра напишет, что вы в полночь явились ко мне для того, чтобы приобщить меня к доброму делу, в которое никто не поверит. Более того, вас заподозрили бы в том, что вы преследуете какой-то интерес в этом деле, ваши политические сторонники не преминули бы дезавуировать вас и закричали бы во весь голос о том, что вы продались бонапартистской партии, поскольку вы упорно стараетесь спасти жизнь этому господину Сарранти, который прибыл сюда с другого конца света и которого вы, вероятно, впервые увидели только в тот день, когда его арестовывали на площади Вознесения. Проявлять столько упорства, чтобы доказать, что суд был введен в заблуждение и приговорил к смерти невиновного человека, – разве это в глазах ваших политических сторонников не было бы доказательством ваших бонапартистских настроений?
10
«Homo sum, humani nihil а ме alienum puto» (лат.) – «Человек есмь, и ничто человеческое не считаю чуждым себе». (Прим. изд.)
– Спасти невиновного, мсье Жакаль, означает доказать свою честность. Невиновный человек не принадлежит ни к какой партии. Скорее всего он принадлежит к партии Бога.
– Да, да, конечно. Но все это ясно мне лично и понятно потому, что я уже давно с вами знаком и давно уже знаю, что вы, как это принято считать, свободный мыслитель. Да, я знаю, что было бы неразумно пытаться трогать так глубоко укоренившиеся взгляды. И поэтому я не стану даже пытаться сделать это. Но что вы сделаете, если кто-то попытается напасть на вашу позицию, если кто-нибудь захочет вас оклеветать?
– Это будет пустой затеей, мсье: ему никто не поверит.
– Когда я был в вашем возрасте, – с легким налетом грусти произнес господин Жакаль, – у меня были почти такие же взгляды, как и у вас сейчас. Но потом я горько в них разочаровался и воскликнул, как Мефистофель, – вы только что изложили вашу позицию, дорогой мсье Сальватор, так позвольте и мне рассказать вам о моей – так вот, я воскликнул, как Мефистофель: «Считай себя одним из нас: все это великое ничто создано только для одного Бога. Только ему служит вечный огонь! Нас же он создал для того, чтобы заполнить мрак…»
– Ладно! – сказал Сальватор. – Тогда я отвечу вам, как это сделал доктор Фауст: «Я так хочу!»
– «Но время коротко, искусство велико!» – продолжил господин Жакаль цитату до самого конца.
– Что поделать! – ответил ему Сальватор. – Так уж устроен мир. Одних привлекает зло, я чувствую, что меня мой врожденный инстинкт, какая-то непреодолимая сила влечет к добру. Это я говорю к тому, мсье Жакаль, что все самые педантичные и самые болтливые философы, если их собрать вместе, не смогут поколебать моих убеждений.
– О, молодость! Молодость! – прошептал горестно господин Жакаль и печально покачал головой.
Сальватору в этот момент показалось, что пришла пора сменить тему разговора. По его убеждению, грустный господин Жакаль представлял собой позор для грусти как таковой.
Поскольку вы оказали мне честь принять меня, мсье Жакаль, – сказал он, – позвольте мне изложить в нескольких словах цель поездки, которую я предложил вам позавчера совершить вместе со мной.
– Слушаю вас, дорогой мсье Сальватор, – ответил господин Жакаль.
Но не успел он произнести эти слова, как открылась дверь, вошел дежурный и доложил, что лошади запряжены.
Господин Жакаль встал.
– Поговорим по дороге, дорогой мсье Сальватор, – сказал он, беря шляпу и делая знак молодому человеку проходить вперед.
Сальватор поклонился и вышел из комнаты первым.
Когда они вышли во двор, господин Жакаль, посадив молодого человека в карету, поставил ногу на подножку и спросил:
– Куда мы едем?
– По дороге на Фонтенбло, в Кур-де-Франс, – ответил Сальватор.
Господин Жакаль отдал приказ вознице.
– Поедем через улицу Макон, – добавил молодой человек.
– Через улицу Макон? – спросил господин Жакаль.
– Да, заедем ко мне домой. Там мы возьмем еще одного спутника.
– Черт возьми! – произнес господин Жакаль. – Если бы я знал об этом, то приказал бы заложить карету попросторнее.
– О! – ответил на это Сальватор. – Не волнуйтесь, он не будет нам мешать.
– На улицу Макон, дом номер 4, – сказал господин Жакаль.
Карета тронулась.
Спустя некоторое время она остановилась перед дверью дома Сальватора.
Сальватор открыл дверь и вошел в дом.
Едва он успел подняться на первую ступеньку витой лестницы, как наверху ее появился свет.
Показалась Фрагола со свечой в руке. Она походила на звезду, которую можно увидеть на дне глубокого колодца.
– Это ты, Сальватор? – спросила она.
– Да, дорогая.
– Ты уже вернулся?
– Нет, я буду дома часов в восемь утра.
Фрагола вздохнула.
Сальватор скорее почувствовал этот ее вздох, чем услышал его.
– Не беспокойся, – сказал он, – мне не грозит никакая опасность.
– И все-таки возьми с собой Роланда.
– Я именно за ним и приехал.
И Сальватор позвал Роланда.
Пес, словно бы только и дожидался этого приказа: он слетел с лестницы и, подскочив к хозяину, поставил передние лапы ему на плечи.
– А я? – грустно спросила Фрагола.
– Пойди сюда, – сказал Сальватор.
Мы только что сравнили девушку со звездой.