Сальватор
Шрифт:
Король вздрогнул и посмотрел на аббата Доминика недобрым взглядом.
Аббат угадал значение этого взгляда, который коснулся его, словно раскаленное железо. Он гордо поднял голова, поклонился, не сгибая спины, сделал два шага назад и приготовился уйти.
То высочайшее презрение к королю, который не желал прислушаться к велению своего сердца, подчиняясь ненависти кого-то третьего, то уничижительное презрение сильного по отношению к слабому отразилось помимо воли Доминика в его прощальном взгляде, брошенном на короля.
Карл X, в свою очередь,
В подсознании у него зародилась истина, или по крайней мере сомнение. Он не посмел отказать в том, что обещал этому честному человеку. Поэтому он окликнул собравшегося уже удалиться аббата Доминика.
– Мсье аббат, – сказал он, – я еще не сказал ни «да», ни «нет» на вашу просьбу. Но не сделал я этого только лишь потому, что перед моими глазами, а вернее, в моем мозгу проносились в это время образы несправедливо казненных людей.
– Сир! – воскликнул аббат, сделав два шага вперед. – Еще есть время, и королю стоит только сказать слово.
– Я даю вам два месяца, мсье аббат, – сказал король со своим обычным высокомерием, словно раскаивался и краснел за то, что допустил появление на своем лице признака малейшего волнения. – Но запомните: ваш отец должен подать кассационную жалобу! Я иногда прощаю непокорность режиму, но никогда не прощу непокорности правосудию!
– Сир, не можете ли вы дать мне разрешение прийти к вам в любое время дня и ночи после моего возвращения?
– Охотно, – ответил король.
Он позвонил.
– Посмотрите на этого господина, – сказал Карл X появившемуся на вызов привратнику. – Запомните его. И когда он придет сюда в любое время дня или ночи, проводите его ко мне. И предупредите об этом стражу.
Аббат поклонился и вышел. Сердце его было наполнено радостью, а возможно, и признательностью.
Глава XXVII
Отец и сын
Все цветы надежды, медленно вызревающие в душе человека и приносящие плоды только в надлежащее время, расцветали в сердце аббата Доминика по мере того, как он с каждой ступенькой удалялся от королевского величества и приближался к согражданам.
Вспоминая о минутах слабости несчастного монарха, он представлял невозможным, чтобы этот человек, согнутый под бременем годов, добрый сердцем, но вялый умом, явился серьезным препятствием на пути великого божества по имени Свобода, которое продвигается вперед с тех пор, как человеческий гений зажег его факел.
И тут, странное дело, – это подтверждало, что план его на будущее был превосходен – перед ним пронеслась вся его прошлая жизнь. Он вспомнил о мельчайших подробностях своей жизни священника, о нерешительности перед принятием обета и о душевной борьбе в момент посвящения в сан священника. Но все эти колебания и сомнения были побеждены разумом, который, подобно огненному столбу Моисея, указал ему путь в обществе и подсказал, что наибольшую пользу людям он сможет принести в качестве священнослужителя.
Подобно волшебным звездам его сознание освещало и указывало ему верный путь. Было всего одно мгновение затмения, когда он чуть было не сбился со своей дороги, но он сумел разобраться в темноте и продолжил свой путь если не укрепившись в вере, то, во всяком случае, с окрепшей решимостью.
По последним ступеням дворца он спускался с улыбкой на губах.
Какая же тайная мысль соответствовала в данной ситуации этой улыбке?
Едва он оказался во дворе дворца Тюильри, как увидел симпатичное лицо Сальватора, который, охваченный беспокойством за исход этого странного поступка аббата Доминика, немного нервничая, поджидал его у выхода.
Но едва увидев лицо бедного монаха, Сальватор понял, что аббат получил то, что хотел.
– Итак, – сказал Сальватор, – я вижу, что король пообещал вам предоставить отсрочку, о которой вы его попросили.
– Да, – ответил аббат Доминик. – В душе он прекрасный человек.
– Вот и хорошо, – сказал Сальватор, – это меня с ним несколько примиряет, и я начинаю чуть более снисходительно относиться к Его Величеству Карлу X. Я прощаю ему его слабости, памятуя о его врожденной доброте. Следует быть терпимым к тем, кто ни разу не слышал правдивых слов.
Затем он внезапно сменил тему разговора.
– А теперь мы поедем в тюрьму «Консьержери», не так ли? – спросил он у аббата.
– Да, – ответил тот просто и пожал руку своему другу.
На набережной они остановили проезжавший мимо свободный фиакр и скоро прибыли туда, куда хотели.
У ворот этой мрачной тюрьмы Сальватор протянул Доминику руку и спросил, что тот рассчитывал делать после свидания с отцом.
– Я немедленно покину Париж.
– Могу ли я быть вам полезным в той стране, куда вы направляетесь?
– Не могли бы вы ускорить выполнение формальностей, которые связаны с получением паспорта?
– Я могу помочь вам получить паспорт без всяких проволочек.
– Тогда ждите меня у себя дома: я зайду за паспортом.
– Нет, лучше я буду ждать вас через час на углу набережной. Вы не сможете оставаться в тюрьме позже четырех часов, а сейчас уже три.
– Хорошо, значит, через час, – сказал аббат Доминик, еще раз пожав руку молодого человека.
И вошел во мрак пропускной будки.
Узник был помещен в ту же самую камеру, где до этого сидел Лувель, а потом будет сидеть Фьеши. Доминика без лишних слов провели к отцу.
Сидевший на табурете господин Сарранти встал и пошел навстречу сыну. Тот поклонился отцу с почтением, с каким обычно приветствуют мучеников.
– Я ждал вас, сын, – сказал господин Сарранти.
В его голосе едва уловимо слышался упрек.
– Отец, – произнес аббат, – если я не пришел пораньше, то в этом нет моей вины.
– Я вам верю, – сказал узник, пожимая обе руки сына.