Сальватор
Шрифт:
— Человек слаб, — заметил Сальватор.
— Вы правы, — вздохнул каторжник.
— Как видите, — продолжал Сальватор, — вы совершенно ничем не рискуете.
— Вы говорите это затем, чтобы я согласился исполнить поручение за бесценок?
— Вы не угадали: поручение будет оплачено с учетом его важности.
— А кто назначит цену?
— Вы сами.
— Прежде всего я должен знать, куда именно я еду.
— В Гейдельберг.
— Отлично. Когда я должен отправляться?
— Как можно раньше.
— Завтра — не слишком рано?
— Лучше сегодня вечером.
— Сегодня я слишком устал, у меня была тяжелая ночь.
— Беспокойная?
— Очень.
— Хорошо, пусть будет завтра утром. Теперь, дорогой господин Жибасье, скажите, сколько вы хотите за свою работу?
— За поездку в Гейдельберг?
— Да.
— Я должен пробыть там какое-то время?
— Нет, получите ответ на письмо и — назад.
— Ну что ж… Тысяча франков не слишком много?
— Я поставлю вопрос иначе: достаточно ли этой суммы?
— Я бережлив. Экономя в пути, я доберусь до места.
— Итак, договорились: тысяча франков за доставку письма. А чтобы вы привезли ответ?
— Та же сумма.
— Значит, всего две тысячи: одна — за поездку туда, одна — обратно.
— Одна — за поездку туда, одна — обратно, совершенно верно.
— Мы обсудили дорожные расходы; осталось решить вопрос о плате за доверие, то есть за само поручение.
— Разве плата за поручение не включена в эти две тысячи франков?
— Вы отправляетесь в путешествие в интересах чрезвычайно богатого дома, дорогой господин Жибасье; тысячей больше, тысячей меньше…
— Не будет ли слишком большой смелостью с моей стороны попросить две тысячи франков?
— Ваши запросы более чем разумны.
— Итак, две тысячи на дорожные расходы, две тысячи за выполненное поручение… Всего — четыре тысячи франков.
Произнося эти слова, Жибасье вздохнул.
— Вы находите, что это слишком мало? — спросил Сальватор.
— Нет, я думаю…
— О чем?
— Ни о чем.
Жибасье лгал. Он думал о том, с каким трудом ему предстоит заработать четыре тысячи франков; а ведь всего несколько часов назад он с такой легкостью, не утруждая себя, получил пятьсот тысяч!
— Однако, — заметил Сальватор, — как говорится, лишь неудовлетворенное сердце вздыхает.
— Алчность человеческая неутолима, — проговорил Жибасье, отвечая изречением на пословицу.
— Наш великий знаток нравов Лафонтен написал на эту тему басню, — сказал Сальватор. — Впрочем, вернемся к нашим баранам.
Он пошарил в кармане.
— Письмо у вас при себе? — спросил Жибасье.
— Нет, оно должно быть написано только после того, как вы согласитесь исполнить это поручение.
— Я согласен.
— Хорошенько подумайте, прежде чем соглашаться.
— Я подумал.
— Вы едете?
— Завтра на рассвете.
Сальватор вынул из кармана бумажник и раскрыл его так, чтобы Жибасье увидел пачку банковских билетов.
— Ах! — вырвалось у Жибасье, словно при виде денег в сердце ему вошел острый нож.
Сальватор как будто ничего не заметил. Он отделил два билета от остальных и обратился к Жибасье:
— Без задатка нет и сделки. Вот вам на дорожные расходы, а когда вернетесь и привезете ответ, получите еще две тысячи.
Жибасье медлил, и Сальватор уронил билеты на стол.
Каторжник взял их в руки, внимательно осмотрел, ощупал большим и указательным пальцами, проверил на свет.
— Настоящие, — удостоверил Жибасье.
— А вы полагали, что я могу дать вам фальшивые?
— Нет, однако вас самого могли обмануть; с некоторых пор фальшивомонетчики достигли больших высот.
— Кому вы об этом рассказываете! — хмыкнул Сальватор.
— Когда я снова вас увижу?
— Сегодня вечером. В котором часу вы будете дома?
— Я не собираюсь никуда выходить.
— Ах, ну да, вы устали…
— Вот именно.
— Хорошо, в девять вечера, если угодно.
— В девять, идет.
Сальватор шагнул к двери.
Он уже взялся за ключ, как вдруг воскликнул:
— Подумать только, ведь мне пришлось бы возвращаться с другого конца Парижа!
— Зачем?
— Я забыл одну малость.
— Какую же?
— Попросить у вас расписку. Вы же понимаете, что эти деньги не мои: у бедного комиссионера не может быть в бумажнике десяти тысяч франков, он не платит своим курьерам по четыре тысячи!
— Меня бы тоже это удивило.
— Я даже не понимаю, почему это не вызвало у вас подозрения.
— Подозрение уже начинало шевелиться у меня в душе.
— Тогда напишите мне расписочку на две тысячи франков, и делу конец.
— Совершенно справедливо! — подтвердил Жибасье, подвигая к себе письменный прибор и лист бумаги.
Он обернулся к Сальватору:
— Простую расписку, да?
— О Господи, да самую обыкновенную!
— Без целеуказания?
— Укажите только сумму. Мы же знаем, за что вы получили эти деньги, ну и довольно.
Жибасье то ли машинально, то ли потому, что знал, как легко могут улететь билеты, и опасался, что и этих может неожиданно лишиться, прижал их к столу левым локтем и стал выводить расписку изящнейшим почерком.
Затем он протянул ее Сальватору, тот внимательно ее прочел, с довольным видом сложил и неторопливо убрал в карман.
Жибасье наблюдал за ним с некоторым беспокойством.
Ему не понравилась усмешка Сальватора.
Но невозможно описать, что он почувствовал, когда Сальватор скрестил руки на груди, посмотрел Жибасье прямо в лицо и, не скрывая насмешки, произнес: