Сальватор
Шрифт:
— Она как раз и выкинула кое-что поновее, — скрипнул зубами плотник.
— Что еще? Говори!
— Она меня обобрала! — взвыл Жан Бык.
— Обобрала?! — переспросил молодой человек.
— Да, господин Сальватор.
— Что она у тебя украла?
— Все вчерашние деньги.
— То, что ты заработал за день?
— Нет, ночную выручку: пятьсот тысяч франков.
— Пятьсот тысяч франков?! — вскричал Сальватор и обернулся, ожидая подтверждения мадемуазель Фифины: он полагал, что она все еще стоит у него за спиной.
— Деньги у нее, и я хотел их отобрать, когда вы вошли. Из-за этого мы и поссорились! — крикнул Жан Бык, пока Сальватор оборачивался.
Тут оба они вскрикнули: мадемуазель Фифина исчезла.
Нельзя было терять ни минуты.
Не прибавив больше ни слова, Сальватор и Бартелеми выбежали на лестницу.
Жан Бык не спустился, а скатился вниз.
— Беги направо, — приказал Сальватор, — а я — налево!
Жан Бык со всех ног кинулся в сторону площади Обсерватории.
Сальватор в два прыжка очутился в конце Грязной улицы и оказался на распутье: направо уходила дорога к дровяному складу монастыря капуцинов, прямо начиналась улица Сен-Жак, позади — предместье.
Он вгляделся вдаль. В этот ранний час улица была совершенно пуста, лавочки еще не открылись; мадемуазель Фифина либо скрылась за поворотом, либо спряталась в одном из соседних домов.
— Что же делать? Куда идти?
Сальватор был в растерянности. Вдруг молочница, торговавшая на углу улицы Сен-Жак и Грязной напротив винной лавки, окликнула его:
— Господин Сальватор!
Комиссионер обернулся на зов:
— Что вам угодно?
— Вы меня не узнаете, дорогой господин Сальватор? — спросила молочница.
— Нет, — признался он, продолжая озираться по сторонам.
— Я Маглона с Железной улицы, — продолжала молочница. — Торговля цветами принесла одни убытки, и я перешла на молоко.
— Теперь я вас узнаю, — проговорил Сальватор. — Но, к сожалению, сейчас мне недосуг. Вы, случайно, не видели тут высокую блондинку?
— Видела! Она бежала со всех ног.
— Когда?
— Да только что.
— А куда?
— На улицу Сен-Жак.
— Спасибо! — крикнул Сальватор, устремляясь в указанном направлении.
— Господин Сальватор! Господин Сальватор! — подбежала к нему молочница. — Погодите! Зачем она вам?
— Хочу ее догнать.
— И куда вы направляетесь?
— Прямо.
— Далеко вам бежать не придется.
— Вы знаете, куда она вошла? — спросил Сальватор.
— Да, — подтвердила торговка.
— Говорите скорее! Где она?
— Там же, куда ходит каждый день тайком от своего воздыхателя, — сказала молочница, указывая пальцем на дом под номерами 297 и 299, известный в квартале под названием Малый Бисетр.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Да.
— Так вы ее знаете?
— Она покупает у меня молоко.
— А зачем она туда пошла?
— Не спрашивайте, господин Сальватор, я честная девушка.
— Значит, она ходит к кому-нибудь?
— Да, к полицейскому.
— И зовут его?..
— Жамбасье… Жюбасье…
— Жибасье! — вскричал Сальватор.
— Именно так, — подтвердила молочница.
— Право же, это сама судьба! — пробормотал Сальватор. — Я как раз пытался выяснить, где он живет, а мадемуазель Фифина привела меня к нему. Ах, господин Жакаль! До чего же вы были правы, когда сказали: «Ищите женщину!» Спасибо, Маглона. Как чувствует себя ваша матушка?
— Спасибо, господин Сальватор. Она, бедняжка, очень вам признательна за то, что вы устроили ее в приют для хронических больных.
— Ладно, ладно! — махнул рукой Сальватор.
И он направился в Малый Бисетр.
Надо было прожить какое-то время в квартале Сен-Жак и исследовать его во всех направлениях, чтобы не заблудиться в темном, тошнотворном, зловонном, загаженном лабиринте, носившем тогда название Малого Бисетра. Это было нечто вроде мрачных и сырых подвалов Лилля, но только расположенных один над другим.
Сальватор знал это место, так как не раз бывал там с филантропическими целями; итак, ему нетрудно было пробираться по этому лабиринту.
Он вошел в левую часть дома и взлетел на шестой этаж под самую крышу. В грязном коридоре было семь или восемь дверей.
Он стал прикладываться ухом к каждой из них и слушать.
Ничего не услышав, он собирался спуститься этажом ниже, как вдруг через разбитое еще в незапамятные времена и оставшееся в таком состоянии окошко он увидел на площадке шестого этажа правой лестницы силуэт мадемуазель Фифины.
Он сбежал вниз, снова поднялся, но теперь уже по другой лестнице, ступая неслышно, так что мадемуазель Фифина, барабанившая в дверь со все возраставшим нетерпением, не заметила его появления.
Продолжая стучать, она кричала:
— Да открывайте же, Джиба, это я, я!
Однако Жибасье не отворял, хотя ему, должно быть, нравилось, когда его звали на итальянский манер.
Вернувшись к себе в четыре часа утра, он, вероятно, еще видел во сне ночное происшествие, из которого выпутался с помощью своего доброго гения, и радовался счастливому избавлению от опасности, столь же неминуемой, сколько и неожиданной.
Вдруг в дверь постучали.
Но Жибасье решил, что это все еще сон. Он был убежден: нет такого человека на свете, который бы любил его настолько горячо, чтобы навещать в столь ранний час; посетить его мог разве только какой-нибудь кошмар. Жибасье решительно отвернулся к стене и попытался снова заснуть, не обращая внимания на шум и приговаривая:
— Стучите, стучите!
Однако мадемуазель Фифина судила иначе, потому продолжала барабанить еще сильнее, называя каторжника самыми нежными именами.