Салют из тринадцати орудий

О'Брайан Патрик

— Доброе утро, доктор. — воскликнул Джек. — Рад видеть, что вы принесли с собой хорошую погоду. Капитан Пуллингс, у вас и мистера Балкли все готово, я думаю?

— Да, сэр. Как только мистер Бентли вытащит из трюма запасной эзельгофт, останется доделать сущие пустяки.

— Ну, по крайней мере, сегодня палубы драить не надо, — Джек оглянулся на корму, где дождевая вода все еще хлестала тугими струями из шпигатов. — Доктор, почему бы нам не выпить кофе спозаранку и не доесть поджаренные остатки мягкого хлеба?

В каюте он признался:

— Стивен, мне очень печально сообщать тебе, но я запорол погоню, и шнява сбежала. Прошлым вечером Том хотел

попробовать обстрелять ее с большой дистанции, надеясь осадить. Я отказал, а сегодня утром об этом сожалею. Шквал разгладил море, и со слабеющим ветром она быстро и верно от нас уходила. Я решил — сейчас или никогда — и ломанулся вперед, не жалея рангоута. Мы вошли в зону досягаемости орудий и сделали несколько выстрелов. Один лег так близко, что брызги упали на палубу, а потом слетел бакштаг и упал за борт фор-брамсель. Она удрала от нас, мчась, будто дым по фитилю. По такой плохой погоде ее уже не найти. Надеюсь, ты не слишком расстроился?

— Ничуть, ни за что в жизни, — ответил Стивен, отпивая кофе, чтобы скрыть глубочайшее удовлетворение и благодарность.

— Отмечу, — искренне продолжил Джек, — что ее скорее всего захватит один из наших крейсеров. Она сменила курс на ост, когда заметила, что мы так быстро приближаемся. Теперь безнадежно заперта в эстуарии. С таким ветром она отсюда в жизни не выберется, а он может неделями не меняться.

— А нас это разве не касается?

— О нет. У нас гораздо больше пространства для маневрирования. Как только поднимем передние паруса, можем пройти коротким галсом на зюйд-ост, чтобы гарантированно обойти с наветренной стороны остров Малл, потом на север где-то до Малин-Хед, наберем хорошую, по-настоящему безопасную дистанцию от берега и помчимся в Лиссабон. Заходи, Том. Присаживайся и выпей чашку кофе, пусть он и холодный.

— Спасибо, сэр. Сделали все необходимое. Можем поднять кливер и фор-стень-стаксель, когда пожелаете.

— Очень хорошо, действительно очень хорошо. Чем скорее, тем лучше.

Джек проглотил кофе, и офицеры поспешили на палубу. Мгновением позже Стивен, покончив с кофейником, услышал могучий голос Джека в самой сильной его форме: «Свистать всех наверх!».

Глава третья

— Бонден, — скомандовал Джек Обри старшине своей шлюпки, — скажи доктору, что если он свободен, то на палубе есть кое-что достойное внимания.

Доктор был свободен. Виолончель, в игре на которой он упражнялся, издала последний низкий гул, и он взлетел по трапу с выжидательным выражением на лице.

— Вон, строго на траверзе, — поделился Джек, кивая на юг. — Буруны у подножья видны так отчетливо, как только можно при приливе.

— Разумеется, — ответил Стивен, разглядывая то появляющийся, то исчезающий в слабом дожде Малин-Хед и чувствуя, что от него ожидали чего-то большего. — Я тебе обязан за это зрелище.

— Это твой последний взгляд на родную землю, на шестнадцать градусов широты и Бог знает сколько долготы — собираюсь отойти от суши как можно дальше. Хочешь посмотреть в подзорную трубу?

— Если можно, — согласился Стивен.

Он любил родную землю, пусть даже этот ее кусок выглядел неестественно черным, сырым и негостеприимным. Но продолжения зрелища он не желал — из личного опыта Мэтьюрин знал, что эта часть страны населена сплетничающими, вероломными, наушничающими, шумными, малопочтенными, скаредными, гнусными, ненадежными и негостеприимными людьми.

Он сложил подзорную трубу так быстро, как позволяла вежливость, отдал ее Джеку и вернулся к виолончели. Через несколько дней они планировали подступиться к еще одному квартету Моцарта, и Стивен не хотел опозориться в присутствии гораздо более изысканно играющего казначея.

Оставшись в одиночестве, Джек продолжил привычное хождение взад-вперед. На этом самом квартердеке он, должно быть, прошел сотни и сотни миль за все эти годы. Рым-болт возле кормовых поручней, на котором он поворачивал, сверкал как серебро и опасно истончился. Хорошо, что Малин-Хед виднеется так отчетливо. Это подтверждает, что Иништраулл и Гарваны, ставшие погибелью для многих более умелых навигаторов, чем Джек, особенно в плохую погоду, когда днем не видно солнца, а ночью звезд, остались на безопасном расстоянии за кормой.

После отмеренной мили на удачу, он отдал приказы, по которым корабль пойдет так близко к весту, как только позволит ветер с зюйд-веста. Джек с удовольствием обнаружил, что нужно всего лишь на пол румба отойти от ветра, чтобы играючи делать семь узлов всего лишь под марселями и нижними парусами, хотя умеренные волны и бились в левый борт с регулярностью давно установившихся валов, слегка отклоняя от курса и окатывая по диагонали бак и шкафут брызгами и даже порциями воды.

Вместе со вкусом соли на губах это приносило глубокое удовлетворение. Но в то же время он знал, что команда фрегата в целом пала духом, разочаровалась и была не в настроении. Весьма вероятно, что кое-кто из угрюмых матросов уже поминает «неудачное плавание» или «Иону на борту». Это может стать очень опасным, если твердо закрепится в коллективном разуме корабля, всегда склонном к фатализму. Особенно опасно на корабле без морской пехоты, Дисциплинарного устава, спасения в законах и традициях флотской службы в целом; на корабле, где авторитет капитана целиком зависит от его репутации и продолжительности прошлых и нынешних успехов.

Это он узнал, не прислушиваясь к разговорам и не из сообщений доверенных матросов вроде Бондена или Киллика, и не от эквивалентов главного старшины и капрала корабельной полиции (доносчиков он ненавидел), а оттого, что большую часть жизни провел на плаву, в том числе рядовым матросом. Настроение корабля Джек по большей части оценивал бессознательно — неявно запомнившиеся впечатления о сменившем рвение послушании, отсутствие вульгарных шуточек на баке, проскакивавшие между соплавателями косые взгляды или сварливые ответы и общее отсутствие настроения. Но пусть в основном инстинктивная, оценка оказалась удивительно точной.

«Мало шансов на утешение в этих водах, если нам не повезет наткнуться на американца, — размышлял он, — но, по крайней мере, остаток месяца проведем за привычным океанским плаванием, галс за галсом каждую вахту, пока не поймаем весты. Будет чем их занять, но не переутруждать. А затем снова увидим солнце».

Далеко в Атлантике, длинный галс за длинным галсом, привычка моряцкой жизни вернулась с прежней силой. Каждый день следовала стабильная рутина, становившаяся все более терпимой — от мытья палуб при первых проблесках зари до отбоя, неизменная последовательность склянок, совершенно предсказуемая еда, ничего кроме моря и неба от края до края горизонта. Жизнерадостность вернулась практически до былого беззаботного уровня. И, как всегда, каждый вечер бурные переживания и энтузиазм приносили артиллерийские учения — учения с полным смертоносным зарядом и ядрами, нацеленными на плавучие мишени.