Салют из тринадцати орудий
Шрифт:
— Господи, сэр, — обратился он к Пуллингсу, — это же прекраснее готического великолепия!
— Рискну сказать, что вы правы, сэр, — согласился Пуллингс. — Но долго мы всё это держать не сможем, мне кажется. Видите, какая качка начинается. — Так и случилось, причем не в обычной благородной и бодрящей манере: корабль редко, когда так глубоко сидел в воде. — С зюйд-веста идут валы, а с ними точно придет крепкий ветер.
— Мы догоняем шняву? — поинтересовался Стэндиш, уставившись вперед на непроницаемую взгляду парусину. — Мы наверняка движемся с огромной скоростью.
— Ближе к девяти узлам, — ответил Пуллингс. — С тех пор, как нас подхватило ветром, может быть, около мили
— Спасибо, — отозвался Стэндиш отстраненно. Взгляд его сосредоточился на поручне: тот поднимался, поднимался, поднимался, замер на мгновение и начал неизбежное головокружительное падение.
— Заметьте, — продолжил Пуллингс, — что если дело дойдет до шквала, о котором говорил капитан, а я уверен, он прав, тогда преимущество будет у нас. Мы выше, при сильном волнении страдаем не так сильно, как шнява. Держитесь за поручень, сэр, будьте добры.
Когда Стэндиш пережил первый приступ, Пуллингс сообщил ему, что ничто не сравнится с доброй рвотой лучше, чем кровопускание, ревень или синяя пилюля. Он скоро привыкнет к качке. После этого позвал двух веселящихся матросов, чтобы те увели казначея вниз. Тот с трудом мог стоять, лицо его приобрело желтовато-зеленый оттенок, а губы удивительно побледнели.
Стэндиш в течении дня больше не появлялся, да и никто подверженный тошноте не стал бы — сильный ветер настиг корабль быстрее, чем они рассчитывали. Стивен, даже глубоко зарывшись в свои документы, заметил, что «Сюрприз» стал непривычно норовистым, а шум корабля изменился — стало гораздо громче и тревожнее. Закрыв папку и перевязав ее родной французской черной лентой (тонкая дрянь по сравнению с дублинской, на дублинской и повеситься можно), он откинулся в кресле и при этом увидел, как Джек Обри осторожно заглядывает в дверь.
— Хочешь посмотреть на преследование? Милое зрелище.
— Превыше всего, — согласился Стивен, вставая. — Иисус, Мария и Иосиф, как же спина болит.
— Вид приза ее вылечит, уверен.
Палуба и мир в целом выглядели совершенно по-другому. Облако парусов сократилось до нижних парусов, зарифленных марселей и блинда. Палуба наклонилась градусов на двадцать, а в подветренную сторону взлетал носовой бурун, белый и высокий. Несколько разрозненных облаков неслись по ярко-синему небу, а далеко на юге собирались темные тучи, но воздух все еще сверкал, наполненный светом — уже слегка розоватым, величественное солнце опустилось низко.
— Держись за леер, — посоветовал Джек, ведя друга вперед.
Пока Стивен пробирался по наветренному шкафуту, многие матросы брали его за локоть, передавали в надежные руки и рекомендовали смотреть внимательнее и быть осторожным. За их добротой скрывалась определенная степень угрюмой свирепости.
На носу их ждал Пуллингс.
— Курс она не меняла ни на полрумба с тех пор, как мы ее впервые увидели. Скорее всего мчится в Ков в Корке или чуть южнее.
Джек кивнул и через плечо крикнул:
— Блинд на гитовы.
Блинд подтянули и свернули. К своему изумлению, Стивен увидел преследуемый корабль прямо по курсу — почти в досягаемости выстрела, намного ближе, чем он ожидал. Черный низкий корабль, кажущийся еще чернее из-за мощного пенящегося кильватерного следа, ослепительно-белого на солнце. Из-за очень длинных рей он казался еще ниже. Палевого цвета паруса натянулись на них как барабан, пока корабль мчался вперед.
Джек передал ему подзорную трубу, и пока Стивен вполуха слушал комментарии моряков насчет двойных и даже тройных страховочных бакштагов — невероятная скорость для шнявы, пусть даже столь хорошо управляемой, у «Сюрприза» неожиданный гандикап, дифферент совершенно не тот, какой нужно, явно на нос — он рассматривал людей, собравшихся у кормовых поручней шнявы. Они, в свою очередь, упрямо разглядывали «Сюрприз», не шевелясь, пусть периодически им в лицо и били брызги. Подзорная труба оказалась великолепной, а воздух таким чистым, что Стивен увидел летящую вдоль борта шнявы моевку, едва окрашенную розовым.
Он направил подзорную трубу на два орудия, наверное, девятифунтовки, нацеленные из ретирадных портов шнявы, когда разум его неожиданно за что-то зацепился. Стивен моментально вернулся к человеку на корме, третьему слева. Еще точнее сфокусировал трубу — и никаких сомнений не осталось. Он смотрел на Роберта Гофа.
Гоф также состоял в «Объединенных ирландцах». Он и Мэтьюрин соглашались с тем, что Ирландией должны управлять ирландцы, а католикам необходима эмансипация. Но во всем остальном они друг другу противоречили, причем с самого начала. Гоф — один из лидеров той части движения, которая выступала за французскую интервенцию, а Мэтьюрин был категорически против. Ему претило насилие, а еще больше — импорт или любая помощь нового рода тирании, возникшей во Франции, чудовищного разочаровывающего продолжения той революции, которую Мэтьюрин и большинство его друзей встретили с великой радостью. Когда восстание 1798 года подавили с тошнотворной жестокостью при помощи роя информаторов (местных, иностранных и полукровок), их жизни равно оказались в опасности, но на этом сходство заканчивалось.
Гоф вместе с выжившими сторонниками стал еще более предан Франции, тогда как Мэтьюрин, оправившись от чудовищного шока (совпавшего с потерей возлюбленной), наблюдал за становлением чрезвычайно опасной диктатуры, полностью вытеснившей щедрые идеи 1789 года, но в то же время пожинающей его плоды. Он видел, как во Франции относятся к католической церкви, к сторонникам Италии на несчастных оккупированных Францией территориях, и к каталонцам в его родной Каталонии. Еще задолго до конца Революционных войн он понял, что вся система разграбления и притеснения, вся эта цепь полицейских государств должна быть уничтожена в первую очередь.
Всё что он видел с тех пор — подавление бесчисленных государств силой, лишение свободы Папы, всеобщее вероломство — подтвердили его диагноз, утвердив в убеждении, что эта тирания, гораздо более умная и экспансионистская, чем любая другая из известных, должна быть уничтожена. Свобода Ирландии и Каталонии зависели от ее уничтожения — победа над французским империализмом являлась обязательным условием для всего остального.
И все же Гоф здесь, за полосой воды, жаждет очередной высадки французов. Стивен был совершенно уверен, что он направляется на задание в Ирландию. Если шняву захватят, Гофа повесят, и тирания станет немного слабее. Но при этих мыслях старинная ненависть Стивена к доносчикам выросла со всепоглощающей силой: отвращение ко всему, что связано с ними и результатом их предательств — пытками, порками, литьем кипящей смолы на головы и, конечно, повешениями. Мэтьюрин не мог бы выдержать даже малейшего намека на связь между собой и подобными людьми. Он бы не вынес собственной связи с захватом Гофа.