Шрифт:
Часть 1. Максим
— Твою ж мать! Мне что, опять придется учиться с геем?!
С этих слов разрушились мои несбыточные мечты о тихой и спокойной студенческой жизни.
Конечно, я давно уже свыкся с мыслью, что пока наше общество не готово принять людей, вроде меня, привык, что, в лучшем случае, брезгливо скривятся и назовут извращенцем. Все началось с девятого класса, когда я по глупости посвятил друга в свою тайну. Вот тогда-то за мной и закрепилось прозвище «больной
На выпускном я вздохнул с облегчением, радуясь, что мои мучения, наконец, закончились, а поступив в относительно престижный университет, был уверен, что теперь никто и никогда не узнает о моей ориентации. Вот только Судьба распорядилась по-своему.
Она решила, что мало я настрадался в школьные годы, и с ее легкой руки мой одноклассник Федя Краснов оказался зачислен со мной в одну группу. Одноклассник! Со мной! От отчаяния я готов был рвать свои — и его заодно — волосы.
Стоит ли говорить, что за два месяца слухи расползлись по всему универу. Я как мог пытался не замечать косые взгляды, которые теперь бросали на меня исподтишка. Я старался ничем не выделяться, ни в чем не участвовал, вел обычный, в чем-то даже ленивый образ жизни, поэтому в группе за глаза меня прозвали тихоней. Я был рад и этому. Правда, с Федей у нас отношения так и не сложились. Он, видимо по старой памяти, иногда придирался ко мне, а я, тоже по старой памяти, огрызался. В группе к нашим разборкам относились спокойно и считали их своеобразным проявлением дружбы. Федя хоть и подкалывал меня, но теперь это выходило у него вполне миролюбиво и беззлобно. Вплоть до сегодняшнего дня.
— Прекрасное утро, да, Максик? — встретил меня мерзким хихиканьем Федя, отчего мне тут же захотелось заехать ему по роже, но я сдержался. Благодаря ему каждое утро было отвратительным.
Он стоял, вальяжно привалившись плечом к двери одной из аудиторий, а рядом с ним явно скучали несколько наших одногруппников.
— Замечательное, придурок, — хмуро окинув его взглядом, буркнул я и прошел мимо него к расписанию.
Первой парой у нас значилось правоведение, которое, если верить коряво выведенной карандашом записи, должно было проходить в аудитории напротив. Ее-то и подпирал своей тушей Клоун. Дверь была заперта. А это значило, что препод, как всегда, запаздывал, и группе опять придется до его прихода зависать в коридоре, а мне терпеть приставучего кретина с гомофобными замашками.
«Началось», — подумал я, когда Федя, почесывая подбородок, протянул:
— Вот скажи мне, Максик, почему ты не хочешь, как и многие зарубежные звезды, совершить каминг-аут? — и гаденько так улыбнулся. Чертов идиот.
Мысленно молясь, чтобы никто его не услышал, я промолчал и невольно огляделся
Стенд с расписанием и две аудитории находились в узком коридоре в непосредственной близости от деканата, но это совершенно не мешало Феде нарочито громко голосить своим басом на весь этаж.
К моему ужасу я только сейчас заметил, что буквально за пару минут коридор заполонили студенты. Кто-то остановился, как и я, взглянуть на расписание, кто-то торопясь проносился мимо, но в основном здесь были те, кто ждал препода, чтобы зайти в аудитории. Ситуация осложнялась и тем, что наша группа была почти в полном составе.
— Давай же, ответь, нам всем очень интересно, — похоже, Клоун униматься не собирался.
Подозрительно сощурив глаза, я скрестил руки на груди и небрежно протянул:
— Да я уже давно заметил твой излишний интерес к моей ориентации, вот только с чего бы? Никак надеешься на взаимность?
Кажется, на такой ответ он не рассчитывал. Его рот от изумления открылся и закрываться не спешил. Собравшись с мыслями, он наконец родил что-то членораздельное и крайне нецензурное. Поток брани завершился словами: "я тебя урою, педрила!".
Я на это лишь хмыкнул и устало привалился спиной к висевшему рядом с расписанием плакату о вреде курения. Этот разговор, если его вообще можно так назвать, меня уже порядком утомил. С надеждой я посмотрел на часы. До звонка оставалось чуть меньше десяти минут.
И в этот самый момент мимо нас, на долю секунды скрывая от меня своим шикарным телом все еще бубнившего себе что-то под нос Федю, неторопливо и уверенно прошел сам Андрей Македонский.
Старшекурсник, спортсмен, завоеватель девичьих сердец и по совместительству звезда нашего универа. Такой идеальный, что аж тошнит. Здесь его знал каждый, и каждый хотел с ним общаться, невзирая на его показную холодность и явную высокомерность. Его слегка пренебрежительное ко всему и всем отношение людей не отталкивало, а скорее наоборот притягивало. Я сталкивался с ним от силы пару раз за все время, но даже этого мне хватило, чтобы почувствовать себя неудачником и втайне ему завидовать. Да и как тут не завидовать? Высокий, широкоплечий, с шикарной (как я уже говорил) фигурой и копной густых черных волос. А еще эти пронизывающие карие глаза!
По пути поздоровавшись со всеми, с кем только можно, он открыл дверь деканата и грациозно проскользнул внутрь, оставив после себя шлейф дорогого мужского парфюма. Оглушенный древесным мускусным ароматом, я тупо уставился на закрывшуюся дверь.
— Прикиньте, этот педик на всех одноклассников слюни пускал, — вывел меня из оцепенения ехидный голос Краснова.
Машинально повернув к нему голову, я увидел, что он обращается к нашей группе. Когда смысл его слов дошел до моего от чего-то затуманенного мозга, я задохнулся от негодования. С трудом сдерживая гнев, я оттолкнулся от стены и процедил сквозь зубы: