Самарская вольница
Шрифт:
– Максим, подь в шалаш ко мне, – через неделю по прибытии на остров как-то к вечеру позвал Григорий Рудаков своего помощника. – Сказать чего хочу тебе…
Максим только что ходил осматривать земляной городок, построенный казаками на наиболее возвышенном месте острова. Пригнувшись, чтобы не ткнуться головой о слегу, он пролез в шалаш, присел на охапку сухого камыша, который служил походному атаману постелью, поправил саблю, чтобы не торчала сбоку.
– Что удумал, Григорий? – спросил он негромко.
Старый казак внимательно посмотрел на есаула – вона как осунулось еще недавно щекастое лицо Максима! И глаза смотрят тревожно,
«Оно и понятно – не сам по себе голова, а за сотни людей перед Богом и детьми ответ держать придется», – подумал Григорий Рудаков. Присел рядышком, глядя через выход на земляной городок со стеной из плетеного двойного забора – там казаки еще носили и засыпали землю, заговорил доверительно, о чем уже не одну ночь размышлял:
– Удумал я завтра в ночь на готовых стругах идти в море, к кизылбашским берегам. Надобно искать Степана Тимофеевича и звать его сызнова в Яицкий городок.
– Зачем ему идти в Яицкий городок? – не сразу понял Максим Бешеный. – Теперь там стрельцы засели накрепко. Один раз удалось Яцына обмануть и войти в город, нарядившись богомольцами да плотниками, второй раз так-то и глупую курицу не обманешь!
– А куда же ему податься? – вскинул седые брови походный атаман и удивился, что товарищ не понимает такой простой истины. – На Дон его воеводы не пропустят! На море зиму в стругах не пробегаешь. Да и шах персидский флот непременно супротив казаков вышлет! А в Яицком городке и вторую зиму пересидеть можно будет. Что до сидящих там стрельцов… Так и у Сакмашова они были, а теперь вот почти все у нас с тобой, вернее, у батьки Разина.
Максим вздохнул, через щербинку в верхнем ряду зубов втянул воздух в широкую грудь, подумал, что старый казак, пожалуй, прав: деваться Степану Тимофеевичу более некуда. На дворе уже конец августа, недалеко и до лютой зимы. Хлопнул ладонью о колено, одобрил решение походного атамана:
– Коль так, то бери, Григорий, с собой астраханских стрельцов, сколь возможно. И порох да свинец возьми к Степану Тимофеевичу, авось сгодится – где раздобудешь на море. Ты иди, а я с казаками и теми из стрельцов, которые на челнах не уместятся, буду ладить новые струги и покудова останусь сидеть здесь. Дума есть, что весьма скоро придут к нам с верховья казаки атамана Леско. Коль замешкается воевода Прозоровский с присылкой ратных людей, то и мы следом за вами уйдем с острова.
Григорий Рудаков согласился с таким предложением Максима и прикидывал, чего и сколько придется брать.
– Отберу стрельцов покрепче в подмогу атаману. Так кумекаю своей старой головой, что и он теперь в людишках поистратился, добывая кизылбашские города… Где-то там и мои содруги в неволе томятся, – взгрустнул Григорий. – Как ходили мы с атаманом Кондыревым, у Дербеня, меньшой братец мой, Фролка, персами из ружья убит… – и умолк походный атаман, заныла непроходящая старая рана.
Весь следующий день прошел в спешных сборах, в проверке снастей, в смотре людей и оружия. Сто тридцать стрельцов, взяв с собой запасы на две недели – ну как тут было еще раз не вспомнить стрелецкого сотника Тарлыкова и его богатый паузок! – перебрались на четыре струга, подняли паруса и, размахивая шапками на прощание, пошли прямо на юг, чтобы избежать возможной встречи с флотилией астраханского воеводы, если она бродит где-то поблизости в поисках мятежных казаков и стрельцов.
Проводив на челне уходящих стрельцов,
– Что загрустил, казак? – спросил Ивашка, у которого порывистый ветер шевелил на висках длинные седые волосы. – Коль думка печальная одолевает, не поддавайся, гони ее прочь, как тот мужик гнал черта…
– Какого черта? – не сразу понял Максим своего друга, вскинув на Ивашку удивленные и печальные глаза.
– Как это какого? Да который у нас в Самаре жил! – Ивашка произнес это таким тоном, как будто самарский нечистый доводился Максиму родным братцем, а он вдруг о нем напрочь забыл. – Встречает как-то протопоп Григорий Игната Говорухина да и вопрошает с укоризною: «Пошто, раб божий Игнат, в церковь не ходишь?» – «И ходил бы, отец протопоп, – отвечает Игнат, мужик бывалый и смелый, – да я за порог, а черт поперек! Покудова пихаемся, так и обедня закончилась, народ от собора пошел…»
Максим согнал с лица грустную задумчивость, засмеялся шутке друга, похлопал Ивашку по плечу, сказал:
– И нам придется, чует мое сердце, попихаться крепко. Только не с чертом упрямым, а с чертовым воеводой!
Оба оглянулись: за спиной с прибаутками молодые казаки и стрельцы сооружали последние метры земляной крепости, из челнов на берег сносили нарезанные на южной оконечности острова малинового цвета связки ивняка, заостренные колья.
– Не сдюжат пушечного боя плетеные стены, повалятся, – проговорил Максим, пытаясь рукой качнуть вбитый в землю кол. И высказал неисполнимое желание: – Вот кабы сюда Яицкого городка да каменные башни со стенами…
– Те башни, друже, на челнах не перевезешь, – горько усмехнулся Константинов. – Будем за этими сидеть да струги ладить. А ежели воеводу черти нанесут… Маловато у нас людишек осталось, без десятка две сотни всего. Князюшка Прозоровский по великой своей щедрости пришлет куда больше.
– Кабы атаман Леско подоспел со своими казаками… Куда это наш огневой Петушок снарядился? – удивленно дернул бровями Максим: рыжий Петушок с шестью казаками полез в челн и норовит плыть от берега. Ивашка пояснил:
– За пресной водой. Видишь, по два бочонка на каждый челн поставили.
– То дело, – одобрил Максим, огладил пальцами щеки, с которых даже тяжкая забота и усталость не могли согнать румянца. – Воды надобно поболее запасти. Отправь, Иван, с Петушком еще челна три-четыре, пусть порожние бочки возьмут. Те, что на паузке были под мукой. Бережливого Бог бережет, а без питья по песку долго не бегать. Воеводские струги обступят остров тучнее, чем зеленые мухи на падшее стерво [74] . Тогда придется цедить воду из озерца, мимо воеводских стругов на челне не прошмыгнешь за речной водицей.
74
Стерво – труп околевшего животного, палая скотина.