Самая длинная соломинка
Шрифт:
— Хочу, — сказала Вероника.
— Вот и хорошо. А сейчас, голубушка, спустись в подвал и делай свое дело, как каждый из нас. Будь с ним ласкова. Сама знаешь, как женщина умеет.
— Даже сейчас, — горестно улыбнулась Вероника, — я все равно для тебя — шлюха. Из солдатского борделя вытащил и в бордель толкаешь.
Вероника повернулась и зашагала прочь.
— Бордель милосердия, — сказал себе Франциск и улыбнулся. И вдруг добавил ей вслед: — Но ты там не очень, не очень…
В заваленное кирпичными обломками подвальное оконце сочился скудный свет осеннего дня. Забелла открыл глаза, но не отважился ни встать, ни пошевелиться. Лишь кончиками пальцев дотянулся до своей шляпы и с грехом пополам нахлобучил ее на голову. Потом он обшарил свои карманы, но ничего в них не нашел. Во дворе, где-то совсем рядом с подвальным оконцем, ворковали голуби, и слышно было одобрительное «гуль-гуль гуль…» Наверху кто-то все время ходил и то колол дрова, то гремел посудой, то плескался водой. «Гуль-гуль-гуль» — раздалось еще раз, на сей раз последний, и теперь уже замолкли голуби, затихли шаги наверху, только доносилась беспокойная однообразная мелодия вальса.
— Гуль-гуль-гуль, — пошевелил губами Забелла, словно проверяя, пе лишили ли его дара речи.
В подвал, с супом в жестяной консервной банке, спустилась Вероника.
Забелла глянул на пес левым, менее заплывшим глазом, па всякий случай поглубже нахлобучил шляпу па голову.
— Ешь, — сказала Вероника и поднесла к его губам консервную банку. — Не бойся, здесь одна жидкость без гущи. Как-нибудь проглотишь. Денька два ты сможешь только пить. Радуйся! Они навеки могли отбить у тебя охоту пить и есть.
Забелла попытался оттолкнуть банку, капустная похлебка перелилась через край.
— Если не хочешь подохнуть — ешь, — проворчала Вероника, подняла его голову, заглянула в глаза. — Господи, какие у тебя глазищи! Хоть и залиты кровью… Лаура — это кто, твоя баба? Молодой ты еще, только волосы седые. Сделай милость, выпей! А то тебя твоя Лаура любить не будет.
— Послушай, позови своего Лиса, — Забелла ткнул пальцем в потолок, туда, где ворковали голуби, откуда доносился вальс и призывное «гуль-гуль-гуль», похожее па бульканье утопающего.
— Там, наверху, в коляске не Лис, — сказала Вероника. — Это Франциск.
Вероника перетащила Забеллу на какой-то тюфяк, положила его голову себе на колени и краешком платья принялась осторожно вытирать его разбитое лицо.
— Я за тебя молилась, — сказала она.
— Шляпу, — сказал Забелла, — шляпу мне на лоб положи.
Крутя колеса сильными руками, в подвал на коляске вкатил Франциск, остановился поблизости от тюфяка, долго и угрюмо молчал, закурил, зажег еще одну папиросу, бросил ее Забелле.
Папироса дымилась на голой груди чужака, но Забелла даже ухом не повел, только впился в инвалида заплывшими глазами.
— Не хочешь курить? — удивился Франциск.
— Некурящий, — ответил Забелла. — Спасибо за папиросу. Спасибо за капустную похлебку, за жилье и радушие. Я сразу понял, к кому попал.
— К кому же ты попал?
— К своим. Так встречают только свои.
— Теперь везде так встречают, — рассмеялся Франциск.
— Верните мне паспорт, четки, все сорок бусин, пистолет, расческу… Отведите меня к Лису, — сказал Забелла.
— Кто вам дал наш адрес?
— Госпожа Мурская.
— Госпожа Мурская, — повторил Франциск. — А позвольте полюбопытствовать, кто она такая?
— Жена герра Лемке.
— А кто такой герр Лемке?
— Надо помнить своих командиров!
— Та-ак, — протянул Франциск. — Зачем вы к нам пожаловали?
— Это я скажу Лису.
— Можете не успеть…
— Не успею я — успеет другой. Или вы думаете, на свете только одна ушанка и одна шляпа?
— Вы мне нравитесь, — заметил Франциск.
— Вы мне — меньше, — сказал Забелла.
— Вероника! — воскликнул Франциск.
— Я прошу вас немедленно сообщить о моем прибытии Лису, — спокойно сказал Забелла. — Если его устроит здешняя обстановка, — он обвел глазами подвал, — могу с ним встретиться и здесь.
Неслышно подошла Вероника.
— А вы шутник, товарищ Забелла, родившийся в девятнадцатом году в Даугавпилсе. Шутник.
Вероника обхватила руками спинку коляски.
— Вероника вас будет кормить и поить, — бросил Франциск. — Она славная девушка.
Правда, Вероника? Только, ради бога… Не злоупотребляйте ее добротой. Поехали!
И колеса со скрипом покатили.
На самом верху Франциск обернулся и сказал:
— В двадцать семь страшно умирать. Страшно… Это я по себе знаю.
— А вы давно умерли? — спросил Забелла.
— Давно, — ответил Франциск. — В сорок первом.
И укатил.
На другой день к дому, где обитал Франциск, подкатила телега, груженная доверху березовыми дровами. В телегу была запряжена невысокая выносливая лошадь. Прыткий жеребенок тыкался то в вымя матери, то в грядки.
— Что бы мы без тебя, Казимир, делали? Замерзли бы, ей-богу, замерзли бы, — благодарно приговаривал Франциск, глядя, как возница вместе с Вероникой выгружает дрова.
— Ладные дровишки, сухие, — шепелявил Казимир, исподлобья поглядывая на Веронику, будто ожидая, когда та уйдет. И когда выдался момент, тихо сказал Франциску:
— Вчера в Павилосте взяли Бракшу.
Франциск даже привстал в коляске.
— Как было? — спросил он.
— Баба одна узнала в лицо. Случайно.
Франциск отвалился устало. Стал ждать, пока Вероника снова удалится. Сказал:
— Это не случайно. Господь бог пожертвовал одной овцой, чтобы осторожнее стало все стадо. Зачем дурак полез на глаза?
— Люди устали, — сказал Казимир. — Зима близится.
Франциск задумался, произнес:
— Нечем мне обрадовать их. Гость у нас.
Казимир насторожился, вопросительно вскинул брови.
— Пришел один. В шляпе. Остальным — ни слова. Придет день, и я скажу сам. Когда будет, что сказать. А пока — нечего.
Под вечер те двое, что избивали Забеллу, вынули в полу кухни Франциска две доски и спустились через лаз в черное подземелье.