Самая легкая лодка в мире (сборник)
Шрифт:
– Ты видишь? – толкал меня капитан. – Видишь или нет?
– Вижу, – тяжко, как жернов, провернулась в ответ Глыба Разума.
– Вот ерундовина-то, а?
– Точнее не скажешь, – туго сработала Глыба.
Обнюхивая веточки, Летающая Голова поднялась выше, добралась до сосновой макушки.
– Далеко-то как видать, – мечтательно сказала она, – все леса видны, все озера. Вот так, бывало, любуюсь, любуюсь, насмотреться не могу… Постой, кто это там на озере? Ну точно, Леха Хоботов. Не мою ли сетку проверяет?
– Вот так дед! – вскрикивал капитан. – У него голова как одуванчик, самая легкая в мире. У нас – лодка, у него – голова.
– А ты еще сапоги жалел, – хихикал сверху дед Аверя.
– Бери! – кричал вверх капитан. – Бери сапоги вместе с луком. Хочешь, дадим тебе лаврового листа?
– А чесноку у вас нету? – спрашивала Голова, опускаясь пониже. – Мне бы чесночку пару зубчиков, но главное – сапоги. Потому как валенки текут.
– Бери! – орал капитан. – Спускайся и бери.
– Ну спасибо, парень, – сказала Голова. – Спасибо, удружил.
И тут тело, которое сидело до этого спокойно, вдруг протянуло капитану руку.
– Что такое? – не понял капитан.
– Спасибо, – повторила Голова, а тело все протягивало руку, как видно, для рукопожатия.
Оглянувшись на меня, капитан робко пожал телу руку. Тулово, однако, на этом не успокоилось. Ткнув меня в бок, оно и мне сунуло руку, а Голова сверху крикнула:
– Спасибо и тебе.
Безголовое рукопожатие немного расшевелило Глыбу Разума, прочистило что-то в каменном мозгу.
– Сапоги не отдам! – крякнула Глыба гранитным голосом. – Луку бери три головки – и точка. Неизвестно, сколько вас тут с летающими черепами, сапогов не напасешься.
– Да нету больше ни у кого! У Лехи Хоботова рука летает, да и то рядышком, возле деревни.
– Не знаю, не знаю, но сапоги нам самим нужны.
Голова обиженно чихнула, повернулась к нам затылком, а тело вдруг зашевелилось. Оно сунуло руку в капитанский рюкзак, нашарило там пакет с луком и, отобравши три луковицы покрупнее, сунуло их в карман пиджака. После этого оно подняло руку к небу и пальцем поманило Голову к себе.
– Ну чего тебе надо? – сказала Голова. – Сиди спокойно.
Но тело изо всех сил махало правой рукой, а левую прижимало к сердцу, умоляя Голову скорей вернуться назад.
– Вот так всегда, – огорченно вздохнула Голова. – Только разойдусь – оно к себе тянет. Ну чего тебе надо, глупое? Дай погулять-то!
Тело разволновалось. Вскочив на ноги, оно подпрыгнуло, чуть не ухватив Голову руками.
Голова увернулась, прикрикнув:
– Цыц! На место!
Тело прыгнуло еще раз, но снова промахнулось.
– Сидеть! – крикнула Голова, отлетая в сторону, а тулово, воздев руки к облакам, побежало за ней.
– Осторожнее! – кричала Голова. – Ногу сломишь! Постой!
Тело не унималось. Спотыкаясь и падая, оно бежало вслед за Летающей Головой.
Голова в конце концов даже развеселилась.
– Не догонишь! – кричала она. – Не поймаешь!
Чуть не плача, тело сделало рывок, каким-то отчаянным козлом подскочило в воздух, схватило Голову за уши и крепко нахлобучило на законное место.
Глава XVIII
Горемыки
Ох, туман, туман. Да что же это за туман в моей-то бедной голове? Какой уж тут гранит, какая Глыба Разума – мутный, полусонный и беспросветный туман. И в тумане этом не моя ли нанюханная оторвалась от земли голова? Прав капитан, прав, нанюхались мы болотных газов, дурманящих болотных трав. Но если я и нанюхался их, то не здесь, не в макарке, а очень-очень давно, в сороковых годах XX века.
Превратившись снова в единое целое, дед Аверя вернулся к костру. Он налил из ведра в миску остатки ухи и залпом выпил.
– Ну ладно, – сказал он, отдуваясь. – Луку хоть заработал на уху.
Дед немного побледнел, видно, устал. Он сел, прислонившись спиною к сосне, прикрыл глаза.
Капитан-фотограф порылся в рюкзаке, достал пару головок чесноку, добавил к ним несколько перьев лаврового листа. Завернув все это в тряпочку, протянул деду.
– А за сапоги прости, – сказал капитан. – У меня-то голова пока не летает. Куда я в болоте без сапог?
Дед молчал, прикрывши глаза.
– Да что, обиделся, что ли? – спросил я. – Из-за сапог?
– Не в сапогах дело, – махнул рукою дед. – Так чего-то жалко стало. Летаешь, летаешь, а толку…
– Так ведь и мы, – сказал я, обняв деда за плечи. – Плывем, плывем, а что толку?
– Да, – вздохнул дед, – горемыки мы.
И капитан-фотограф шумно вздохнул, неожиданно почувствовав себя горемыкой. Так мы сидели и вздыхали некоторое время, и особо тяжкие вздохи испускал, как ни странно, капитан. В конце концов это стало меня раздражать.
– Ты-то отчего горемыка? – спросил я.
– Сам не знаю, – ответил капитан. – Тяжело как-то…
– Вот и я не знаю, – сказал дед. – И голова у меня вроде бы летает, а на душе как-то тяжело.
– А чего твоя голова делает, когда летает? – спросил я. – Чего она делает в воздухе?
Дед хмыкнул:
– Какие же там дела-то могут быть? Никаких делов.
– Значит, только природой любуется?
Дед хихикнул, потупил глаза.
– За воробьями гоняется иногда, – смущенно улыбаясь, признался он.
Тут и капитан хихикнул, сообразив, что не такие уж мы горемыки, если наши шалые головы гоняются еще за воробьями.