Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
Шрифт:
— Знаю. Рольф совсем готовить не умеет. Хотя он и очень милый.
— Ты слышала, что он сделал с мясом? Замариновал его в муке с анчоусами! Похоже, он перепутал рецепты.
Мы сидим на заднем сиденье, болтаем и перешучиваемся, но все это время я думаю о том, что сказала моя мама. «Удивительная небрежность — здесь везде написано акробатка Изабелла Эклёф…» Но Микке про это молчит. Я тоже.
Господи, как же мне успеть? Что скажет мама? Что скажут девочки в салоне красоты? Что скажут все остальные? Я решаю с этого момента посвящать тренировкам каждую свободную минуту.
После
— Хорошо, что ты смогла зайти, Изабелла, — говорит Веса, закрывая дверь в свой кабинет. — Я хотел с тобой поговорить. Время летит, а мы так и не успели как следует друг с другом познакомиться, пожалуйста, присаживайся, хочешь кофе? Нет? Ну ладно. Ах да, хотел тебя спросить, как у тебя дела? Как тебе у нас работается? Сегодня ко мне заходил Бустрем, он немного волнуется, говорит, вы еще не приступали к техническим репетициям. Может, ты хочешь поговорить об этом? Я все понимаю, досадно, конечно, что Бергмана с нами нет, но он уже выздоравливает и буквально на следующей неделе обещал появиться на репетициях. Возможно, нам придется отложить премьеру на несколько дней, но мы поставим всех об этом в известность, как только будет принято решение.
— О’кей, — ответ выходит еле слышным, я прокашливаюсь. — Конечно.
— Ну и отлично, Изабелла, рад, что тебе здесь нравится. Ты же понимаешь, как непросто нам было найти подходящую актрису на роль Виолы. Не могли же мы просто напечатать объявление в газете: «Драматический театр ищет актрису для постановки Бергмана». Ты же понимаешь, чем это чревато. Нам бы пришлось разбирать мешки писем, в том числе от всяких психопаток, некоторые готовы на все, лишь бы поработать с Бергманом. Так что нам повезло, что мы нашли тебя. Да. Ну, на том и порешим. Хорошо, что мы поговорили, правда? Думаю, проблем с трюками у нас больше не будет, да, Изабелла?
Мы пожимаем друг другу руку. Я выхожу на Нюбругатан.
Я отодвигаю диван от стены. Встаю на табуретку и включаю дрель. Никакого толка. Сверло скользит по потолку, а мне в глаза сыплются бетонные крошки. Меняю сверло. То же самое. Звонит телефон.
— Это Клефельдт. Весь дом ходуном ходит, что у вас там происходит?
— Вы не туда попали, — отвечаю я и кладу трубку.
Продолжаю сверлить. Телефон просто надрывается. Я выдергиваю шнур из розетки. Наконец мне удается просверлить дыру, я вставляю в нее дюбель и подвешиваю крюк с веревкой. Стаскиваю с кровати матрас, тащу его в гостиную и кладу на пол под веревкой. Потом притаскиваю кучу курток, постельное белье, банный халат и прочее мягкое барахло, которое нахожу в своей квартире, и складываю на матрас. Поверх одежды я кладу подушки, а сверху стелю одеяло. Ложусь на пол под веревкой, начинаю в нее Заматываться. Веревка натягивается до предела. Ну и дальше что? И как теперь прикажете оторваться от земли? Это же противоречит законам природы. Веревка больно врезается в живот.
Встаю на табуретку. Обматываю веревку несколько раз вокруг пояса. Наклоняюсь вперед, повисая на ней. Веревка поскрипывает. Наклоняюсь еще больше, выворачивая торс, в надежде подняться выше. Как только я окончательно переношу вес на веревку, та мгновенно разматывается
— Бустрем слушает.
— Привет, это Изабелла Эклёф.
— Ничего себе! Ну, здравствуй. Рад, что ты соизволила позвонить. Я тебя совсем потерял, ты вчера так и не появилась. Вернее, и вчера тоже. Ты же, наверное, понимаешь, что…
— Мне нужно с тобой серьезно поговорить.
— Да ну? О военных учениях?
— Нет, о трюках и вообще обо всей этой хренотени. Я…
— Хренотени? Слышал бы тебя сейчас Бергман. Ты в курсе, что он вернулся? Бодр и полон сил. Со следующего четверга беремся за дело всерьез, объявлен первый прогон, интересно будет посмотреть, как Бергман отреагирует на…
— Я должна кое в чем признаться. Вернее, мне нужна твоя помощь. Я совершила большую глупость. Ты единственный, кто может меня спасти. Я много думала и пришла к выводу, что вместе мы можем найти выход из этой ситуации, но я должна знать, что могу тебе доверять. Что все это останется между нами.
— Так, уже любопытно.
— Не хочу это обсуждать по телефону. Я уезжаю на выходные, но, может быть, мы могли бы встретиться в понедельник, когда я вернусь?
— Ничего не получится, всю следующую неделю я работаю в городском театре, возвращаюсь только через неделю, к прогону в четверг.
— Но нам обязательно нужно увидеться до этого! Может, хотя бы в среду? За день до прогона? Всего на полчаса?
— Ладно. Чем смогу, помогу, но ты должна обещать, что больше не пропустишь ни одной репетиции. Мне ведь тоже нужно делать мою работу. Ты же понимаешь, как мне влетит за то, что мы еще и не приступали к сценам сновидений. Ты меня ставишь в совершенно дурацкое положение.
— Да, как раз об этом я и хотела поговорить. Но не сейчас, в среду.
— Ладно, в среду так в среду. Договорились.
Бустрем — моя последняя надежда. Я все ему расскажу. Скажу, что соврала, но все это время честно пыталась научиться. Что у меня ничего не получается. Это слишком сложно. Бустрем должен что-нибудь придумать. Например, поручить трюки кому-нибудь другому, так, чтобы никто ничего не заметил, в то время как я бы по-прежнему играла Виолу. В среду, через неделю, мы все это решим. Вместе. Как-нибудь.
До тех пор я больше ничего не могу сделать. Разве что продолжать бегать, тренироваться и репетировать. И съездить с Микке в Венецию.
Я так нервничаю, что от волнения даю портье на чай целых 10 евро. Ой! Это же больше 100 крон! Первое, что мне хочется сделать, это броситься вслед за ним по коридору, но Микке меня останавливает со словами:
— Ну и ладно, зато теперь все выходные нас будут обслуживать по высшему разряду. Молодец, Белла, хорошо придумала!
— Страшно хочу есть, но сначала все-таки приму ванну, — говорю я, распахивая шторы на балконном окне.
Под нами расстилается Гранд-канал. Мы живем в маленьком старомодном отеле в самом центре Венеции. Маленькие суденышки-такси и вапоретти, лодки побольше, теснятся в воде рядом с черными лаковыми гондолами.