Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все о’кей)
Шрифт:
— Все, конечно, зависит от того, в какой вы сейчас форме.
— Я каждый день тренируюсь.
— А какое у вас физкультурное образование?
— Никакого. Зато я умею делать кулубуки!
— Вы танцовщица?
— Нет.
— Но у вас хорошая физическая подготовка?
— Э-э… Я когда-то занималась степом. Но это было довольно давно.
— И все?
— Да. Но я только что из спортзала.
— Увы. Это невозможно.
— Но я крайне мотивированна! Для меня это вопрос жизни и смерти! Или вроде того.
— Ну неужели вы не понимаете, это совершенно невозможно! Такие номера требуют профессиональной подготовки, образования, или на худой конец вы должны
— Тридцать четыре.
Она только смеется в ответ.
— Нет, мне очень жаль. Это абсолютно невозможно.
— Подождите! Не кладите трубку! Если б вы были на моем месте и вам до смерти нужно было бы научиться этим трюкам, неужели на всем белом свете не нашлось бы человека, который мог бы вам помочь? Если бы это было очень-преочень важно? Если бы от этого зависела ваша жизнь?
Она колеблется.
— Ну… может, и есть один человек. Лучший в Европе, я сама у него училась, но сейчас он гастролирует в Германии с цирком Копецки, правда, вроде он должен со дня на день вернуться…
— И кто же?
— Давайте я узнаю. Какой у вас телефон? Я вам перезвоню.
— Ох, огромное вам спасибо!
— Можно спросить, зачем вам это нужно?
— К сожалению, это тайна.
— Ладно. Я перезвоню, как только его найду.
— Только, умоляю, это срочно! — кричу я в телефон, но она уже положила трубку.
Я знала! Где-то в Германии находится решение всех моих проблем. И скоро этот человек будет в Швеции! Главное — не сдаваться, и в конце концов все получится. Упорство и труд все перетрут! Ну, теперь держитесь!
Впервые за все время я думаю не только о себе, когда мы репетируем. Я втянулась и уже не так трясусь при мысли, какого мнения Луа о моей игре или что хотела сказать Лизелотта, с шумом выдыхая через нос, — я что, плохо сыграла? В кои-то веки я с головой погружена в работу. Мы с Луа репетируем вторую сцену второго акта, ту, с перстнем Оливии, мы несколько раз прогоняем ее от начала до конца, но едва я дохожу до слов:
Притворство! Ты придумано лукавым, Чтоб женщины толпой шли в западню: Ведь так легко на воске наших душ Искусной лжи запечатлеть свой образ… [42]— как открывается дверь и в зал заглядывает Микке.
— Ой, извините, не хотел помешать. Клевые штаны, Белла, — добавляет он, ухмыляясь, и снова закрывает дверь.
Оставшуюся часть репетиции я не могу сосредоточиться. Мне все время приходится напрягаться, чтобы не забрести куда-нибудь не туда или не забыть свои реплики. Чего он хотел? Во время обеда я, даже не переодевшись, быстро проглатываю бутерброд с кофе и тут же мчусь разыскивать Микке. Но его нигде нет. В конце концов я просовываю записку под дверь его гримерки:
42
Перевод Э. Л. Линецкой.
«Штаны — это что, ты еще не видел моих сапог с ботфортами!»
После обеденного перерыва я несусь обратно в репетиционный зал. На третьем этаже он входит в лифт. Наши взгляды встречаются. Мы стараемся не подавать виду. Мы катаемся вверх-вниз до тех пор, пока все не выходят. Микке обнимает меня. Лифт трогается с места, но он нажимает на кнопку «стоп».
Немного
Как мне сосредоточиться на Шекспире, если голова моя забита Микке?!
На следующее утро девушка на проходной сообщает, что у нее для меня что-то есть. Небольшой конверт. Она с любопытством поглядывает на меня, но я поднимаюсь по лестнице в свою гримерку, чтобы никто не мешал. В конверте оказывается путеводитель по Венеции. На первой странице — надпись:
Предлагаю новое место встречи для годового слета.
Я слышал, что в Венеции подают потрясающее прошутто.
Не хочешь ли составить мне компанию и убедиться в этом самой?
Я мчусь в гримерку на первом этаже, возле сцены, его там нет, в конце концов нахожу Микке в столовой. Он сидит и ест с актерами «Трехгрошовой оперы». Я встаю в дверях так, чтобы попасться ему на глаза. Он быстро доедает свой обед, относит поднос и проходит мимо меня, делая вид, что мы не знакомы. Оглядываемся, проверяя, не видит ли нас кто, а потом тайком пробираемся в его гримерку. Она не имеет ничего общего с моей (мне приходится делить гримерную с четырьмя студентами театрального училища, и вся наша обстановка — это убогий белый стол, четыре складных стула и лампы дневного света под потолком). Вдоль одной стены тянется гигантское старомодное трюмо темного дерева с зеркалами и маленькими ящичками, а на другом конце комнаты стоит диван, обитый серым шелком. Раньше это была гримерная Ярла Купле [43] , а до этого — Гесты Экмана-старшего. Микке гордится тем, что он единственный в театре, кому не приходится делить гримерную с другими. Даже у Биби Андерссон и Лены Эндре нет своей собственной гримерной. Но Микке удалось урвать себе лучший кус, «иначе как бы я смог сделать это?» — говорит он, поднимая меня (словно пушинку!) и укладывая на диван.
43
Ярл Кулле (1927–1997) — легендарный шведский актер, снимался в фильмах Ингмара Бергмана.
— Подумать только, я — первая, кого ты привел в свою гримерку! Самая первая!
— Да ладно тебе, Белла, ты же не веришь во все эти сплетни? Да, я люблю женщин, признаюсь, но больше всех мне нравишься ты. Кстати, тебе понравилась книжка об Италии? Ты заметила, что мы оба свободны в следующие выходные, так как в Стокгольме гастролирует театр из ЮАР? Может, тогда и поедем? Ты, я и пять тысяч мостов!
— Вообще-то я не из тех, кто читает желтую прессу, но даже я наслышана. И ничего хорошего сказать тебе не могу.
Кайса сердито катит коляску. Вид у нее раздраженный, но я не намерена поддаваться брюзжанию матери с ребенком-который-не-дает-спать-по ночам. Мы с ней прохаживаемся по Седеру. Вернее, прохаживается Кайса, а я скачу рядом, меня так и распирает от радости! Поводов у меня предостаточно:
1. Наконец-то я нашла нормального мужика. Мне больше никогда не придется ходить на всякие ознакомительные прогулки с чокнутыми ипохондриками! И скоро мы поедем заграницу!
2. У меня есть работа. В Драматическом театре! Прощай, унизительная халтура!