Самая страшная книга 2022
Шрифт:
Он хорошо помнил, кто был из Саутгемптона. Полковник Мортон.
– Она ему не нужна, Герберт. Они так и сказали. Сказали, ему нужен ты.
Герберт почувствовал, как плечи наливаются тяжестью, как будто сверху на него наваливался огромный невидимый камень.
– Ему нужен ты. Они сказали, ты что-то забрал у него. Украл…
Ее голос шелестел. Слова выходили неуклюжими, как будто она разучилась говорить. Но она спешила, торопилась сказать. Сказать все, чтобы тяжесть на плечах Герберта стала нестерпимой.
– Они ждут тебя. Он ждет тебя. Сказали – придет Герберт Освальд, придет сам, принесет то, что забрал, – и они вернут мою девочку. Вернут Элис. Вернут, понимаешь?
Она наклонилась, заглянула ему в лицо, снизу вверх, с надеждой, с мольбой. Он вдруг заметил, как постарело ее лицо, как на лбу поселились морщины, под глазами залегла тьма, а волосы будто припорошило солью.
Он закрыл лицо руками. Зажмурился наконец. И глухо сказал:
– Я пойду туда. Завтра с утра.
Атлантика была неспокойна. Огромные свинцовые волны катили угрюмо и непреклонно, лишь слегка морщась от едкого дождика, зарядившего на неделю. Мокрый гафель подрагивал от порывов ветра, надувающего трисель, его пошатывало в стороны, отчего весь двухмачтовый доггер рыскал, как гончий пес, мечущийся между двумя тропинками.
Герберт сидел на баке, подставив лицо ветру и брызгам. Надо было спуститься в трюм, насквозь пропахший рыбьими кишками, но он устал настолько, что не мог и пошевелиться. Гудели ноги после вахты, саднило ладони, покрытые многолетними мозолями от грубых траловых канатов, но в голове зияла восхитительная пустота – та, что приходит лишь после пятой кружки джина или по окончании тяжелой смены.
Рядом плюхнулся еще один матрос. Эту вахту они отработали вместе – хороший напарник, надежный, крепкий, жилистый. Только вот имени его Герберт так и не узнал. И не хотел знать.
Матрос тоже посмотрел на гафель, качнул головой.
– Эва как рыскает, – сказал он, обращаясь как бы к Герберту и вроде бы ни к кому. – Как француз под Ватерлоо.
Герберт поморщился. Слишком болезненно отозвалось в нем это слово.
– Да что ты можешь знать про Ватерлоо, – пробормотал он.
Но у напарника оказался хороший слух.
– Был я там. – Он сплюнул под ноги. – Шестьдесят девятый пехотный полк.
– Шестьдесят девятый? – удивился Герберт. – А батальон?
– Второй, – весело ответил матрос. И глянул иначе, с интересом. – А что? Только не говори, что ты тоже…
Герберт промолчал, стиснув зубы. Но парень не унимался.
– Нет, серьезно? Ты там тоже был? У генерала Кайлера? Полковника Мортона?
Герберта словно тряхануло от этого имени. Имени, которое он тщетно пытался забыть все последние годы. Долгие-долгие годы джина, рыболовных доггеров и пустоты.
Тщетно. Он все помнил. Помнил и то утро, когда он ушел из дома, от Амелии, ставшей мерзлой и чужой, ушел, неся на плечах гигантскую тяжесть, а в сумке – проклятые полковничьи зубы. Ушел, чтобы принять муки, но избавить от них крошку Элис.
Он ведь вправду хотел этого. Он решился. Но в Кошеме, на развилке дороги на Саутгемптон, он пошел влево – к близкому Портсмуту. В кармане звенели монеты – те самые, что остались от зубов, проданных в Лондоне. И было жалко, что они пропадут. Да и напиться тоже нужно было. Все-таки в последний раз в жизни – Герберт не строил иллюзий, что уйдет от Мортона живым.
Там, в знакомых портовых кабаках, он спустил все деньги. И там же, в пьяном забытье, сам не понял, как нанялся матросом на судно.
Потом был Бристоль. Был Ливерпуль. Был Дублин, Белфаст и Голуэй. В каждом порту, едва получив жалованье за рейс, он напивался до беспамятства. Он пытался забыть. Пытался не думать ни о чем. И в эти короткие блаженные часы, часы после пятой кружки джина, ему это удавалось. А все остальное оказывалось платой. К которой он был готов.
Здесь, в Ирландии, он чувствовал себя на краю света. Рыбацкая деревня Портмаги, неуютные скалистые острова Скеллиги – и огромная атлантическая пустота за ними. Здесь, хотя бы здесь, посреди свинцовых океанских валов, позволено ли ему будет забыть о Мортоне?
Нет.
Напарник, обрадованный однополчанину, болтал без умолку. Резал как ржавой пилой по живому.
– Ты помнишь Мортона? Ну, полковника Мортона? Его ведь тогда здорово потрепало на Ватерлоо. Контузило, разворотило всю челюсть. Он после этого и двинулся, слышал? Десять лет ищет какого-то дезертира. Людей, говорят, по всему королевству разослал. Награду объявил, куча денег! Не слышал? Как же его, этого дезертира-то… О, вспомнил! Освальд! Герберт Освальд, не слышал?
Герберт молчал. И матрос, не видя реакции, тоже понемногу утих.
– Ну ладно, – сказал он, – увидимся еще. Нам, однополчанам, надо вместе держаться, верно? Военное братство – оно ведь самое крепкое, верно? Я Джо, Джо Бартон. А тебя-то как звать, друг?
Распахнулся люк в трюм. Оттуда показалась недовольная рожа капитана.
– Освальд! – закричал он. – Освальд, черт тебя раздери! Марш в трюм, помогать! И ты, Бартон, тоже! Прохлаждаются тут, мокрые ублюдки!
Очередь в кассу была небольшой. Герберт надеялся, что в это время народ уже разойдется, но контора работала медленно, и не все еще успели получить жалованье.
Он вздохнул и встал в хвост очереди. Убогая гнилая деревушка. Убогая гнилая конторская хибара. Убогий матросский сброд, переминающийся с ноги на ногу в ожидании денег. В этот день его раздражало все. И он знал, что спасти может лишь джин и благословенная пустота в голове.
Когда он добрался до окошка, кассир, убогая конторская крыса, едва взглянул на него.
– Герберт Освальд, – назвался он.
– Герберт Освальд? – переспросил кассир изменившимся голосом. И кивнул куда-то в сторону.