Самая страшная книга 2022
Шрифт:
В глубине подвала горел свет. Штукатурка осыпалась, пауки устроили зимовье в углах. Под потолком змеились, червились провода.
– Юлька! – позвал и сам себя не услышал. Вбок уходило длинное помещение с земляным полом. Трубы, куски шифера, плесень. Вниз спускалась лесенка. Ч..това дюжина бетонных ступенек. Женя сказал себе, что не взвизгнет, когда Юля выскочит из темноты как ч. тик из табакерки. Она же разыграть его решила, подшутить, а потом отдаться здесь, а он возьмет, еще как возьмет, реабилитируется…
За углом была дверь. Женя скрипнул металлической
К закопченной кирпичной стене привалилась фанера с нарисованными бревнами, с фальшивым оконцем и знакомой луной. Черный потолок, голый пол, массивная камера SONY на треноге. Камера испытала на себе губительное воздействие высоких температур, оплавилась, застывшие сопли пластика оплели штатив. А вот светодиодная панель, освещающая задник и человека, стоящего на импровизированной сцене, была новенькая и целехонькая. Женя вспомнил, что такая панель пропала из операторской летом.
Человеком перед сломанной камерой был Ч..т. Правую руку он спрятал за спину. Поверх рубашки накинул бушлат, но очки так и не протер. Говорят же: ч. т во что ни нарядится, все ч. том останется. Морщинистое лицо лоснилось, с реденьких волос капало. К ароматам погреба и пепелища примешивался запашок горючего.
Глядя в объектив, Ч. т мурлыкал голосом Бабы-яги:
– И увидел Вий, что Лизавета Могиловна исполнила уговор, и забрал ее к себе в нору через огненные врата. Нынче она хозяюшка в доме его, с чертовой бабушкой оладушки ест, костный мозг сосет.
Женя ошеломленно таращился на старика. Штука, называемая по-латински «рацио», требовала, чтоб он бежал прочь, но ноги приросли к бетону.
– Как вы тут оказались? – спросил Женя.
Лукавая улыбка исказила губы старика.
– Просочился, голубчик. Оно ведь как? Черт и в пташку превращаться умеет, и в червя, и в мыша. Было бы болото, а черти будут.
Слово на «ч» резало слух.
– Где Юля?
– А мне почем знать? Дома, наверное. Не в моей она юрисдикции.
Женя одеревенел. Голос принадлежал Юльке, но доносился из беззубой пасти старика. Не отличишь от оригинала.
– В такой вечер по подвалам только черти рыскают. Гуляйте, черти, пока Бог спит! – На последней фразе старикашка вернулся к голосу Яги. И пояснил в камеру: – Юрисдикция, дети, это право производить суд.
Женя давно зашвырнул на антресоль веру в Создателя: немодный, пахнущий церковью, ладанкой, миррой бабушкин хлам. Но в тот миг траченная молью вера вновь пришлась ко двору.
Женя увидел детей.
Они теснились на грязном полу, где минуту назад было пусто и голо. Мальчики и девочки с бледными лицами и отрешенными глазами, маленькие зрители «Курьих ножек». Бетонные стены раздавались вширь, чтобы их вместить. Дети сидели, обхватив коленки руками, и неотрывно смотрели на сцену. Они мерцали. Трепыхались зыбко, как крылья мотыльков или картинки тауматропов.
– А, – обрадовался Ч..т. – Увидел? Это души, миленький. Все, кто письма Вию писал, все, кроме одного.
– Нет, – прошептал Женя.
Ч..т хрюкнул.
– Я тоже думал, он столько не съест. Съел, не подавился. По ребеночку в месяц. Строго-настрого.
Несколько зрителей оторвались от Ч. та и скользнули по Жене безразличными взорами. Двадцать лет… каждый месяц… выходит, двести тридцать девять душ. Сначала крошки. Потом повзрослее. Ровесники Жени.
Ч..т улыбнулся, озирая паству, как уходящий на пенсию учитель – выпускной класс. Заговорил, не голосом Яги, не голосом Ч. та, а усталым голосом Андрея Колпакова.
– Вот и до тебя, последнего, добрались. Извини, что так долго, картинка твоя с Исусиком нам правда понравилась. Я сам утомился, работы непочатый край. Пора мне к Лизавете присоединиться, на червивых перинах возлечь у Виевых копыт. Уж подкормили мы его! – Старик щелкнул пальцами, чиркнуло, ноготь воспламенился. Синий газовый язычок. Колпаков осенил себя богохульным крестом, от пупка к плечам, коснулся лба горящим пальцем. Голова вспыхнула, как сера. Огонь объял волосы. Женя решил, это сон.
Тень старика, тень изуверского Чиполлино, тряслась на стене. Сами собой полыхнули декорации. Пламенеголовый жестом фокусника выпростал правую руку. На кисти была нанизана кукла. Вий выглядел так, словно все эти годы провел в земле. В маленьком ротике белели плотно посаженные молочные зубы.
– Давайте спросим у Вия! – закричал Ч. т, откидывая вязаное веко.
Вместо глаза в морде куклы зияла дыра, и она устремлялась вглубь мироздания алой пульсирующей червоточиной, светилась, будто поезд приближался по тоннелю. Кольская сверхглубокая скважина, шахта русского ада, ненасытный зев.
Жене показалось, что он – освежеванная свинья. Ледяной Плутон, бессмысленно вращающийся по орбите в миллиардах километров от Солнца.
Моча брызнула по ногам.
Ч..т упал на колени. Лицо его булькало и пузырилось. Очки свалились с переносицы, открывая глаза: две заплесневелые лунки. Пламя объяло бушлат, но старик улыбался. Он сказал, обращаясь к дверному проему:
– Лешка! Где ж ты пропадал, негодник!
Беленков оттолкнул Женю. Пересек комнату; мерцающие дети исчезли, но Женя знал: они всегда будут здесь. Ч..т рухнул на бетон, стремительно прогорая. Перчатка слетела с руки и лежала, скаля зубы. Беленков пинком ботинка отфутболил куклу в огонь. Она ударилась о пылающий задник, брызнули искры. Сторож схватил Женю за локоть и потащил прочь.
Девятнадцатый год закончился. Наступил двадцатый. Горожане долго обсуждали самосожжение безумного Колпакова. Сотрудники «Альтаира» присматривались к свидетелю этого кошмара, словно тщились разглядеть в нем непоправимые перемены. Человечек угощала пирогами, Йоха – пресными самодельными конфетами, третья Юлька увивалась вокруг, будто руно из заботы ткала.
Беленкова Женя больше не встречал: сторожа уволили за халатность, дескать, в подвал запускал кого ни попадя. А вскоре и Женю уволили, он избил Бурдика на глазах Юль, за какую-то шпильку накинулся. Юли уговорили Бурдика заявление не писать. Но к Жене поостыли.