Самая страшная книга 2024
Шрифт:
В последнее время Лукерья совсем не видела его, почти не вспоминала, а если и вспоминала, то мельком. Многие уходили из села в поисках лучшей доли, многие умирали или уже умерли. В день, когда Лукерья с братом навсегда покинули опустевший дом, в селе почти никого не осталось.
– Луша-клуша, Луша-клуша… – раскачиваясь, как тряпичная кукла, завел Петрушка, а Лукерья, вдруг замерев, вгляделась в его лицо.
То, что раньше показалось ей разводами крови на губах и щеках парня, имело не такой уж и кровяной оттенок. Что, если…
Лукерья нахмурилась
Далекая, едва уловимая сладость. Воспоминание о тяжести одеяла, под которым прихворнувшая Лукерья лежала, чтобы как следует пропотеть после красного отвара с…
– Малиновым вареньем… – прошептала Лукерья и, обретя новые силы, легонько потрясла Петрушку за плечи. – Ты где варенье взял? Говори!
Петрушка захохотал. И этот его хохот, заменивший ответ, впервые вызвал в ней приступ столь отчаянной злости, что Лукерья встряхнула парня так, что у него мотнулась голова.
– Ну?!
– Луша-клуша, хвать Петрушу! Вкусно кушать я не трушу! – пропел юродивый и, ловко вывернувшись из тонких девичьих рук, жестом опытного лицедея выхватил из кармана жестяную баночку.
Лукерья всхлипнула, завидев на ней малиновые следы. Стоило Петрушке кинуть баночку на землю, как она уже стояла на коленях подле нее и чуть не плакала, разглядывая остатки содержимого.
– Мотенька, сюда!
Брат упал на колени рядом и голодным кутенком сунулся в варенье.
Кажется, Лукерья только моргнула, а баночка уже была пуста. Петрушка, скрестив ноги, сидел рядом и улыбался так, что казалось, будто у него вот-вот лопнут губы.
«А ему-то мы не оставили…»
Совесть кольнула – и тут же отступила, стоило увидеть счастье на лице младшего брата.
– Где ты нашел его? – тщательно облизав каждый палец, спросила Лукерья. – Петруша! У кого взял варенье?
Белые, точно покрытые инеем, ресницы вспорхнули, с губ слетел смешок.
– Там, – ответил юродивый и захихикал.
– Где – там?
– Там, – повторил Петрушка.
А потом вскочил, покачался тощей жердью, восстанавливая равновесие, и живо побрел куда-то в глубь леса.
– Луша очень хочет кушать. И Петрушу будет слушать! – обернувшись, крикнул он.
Лукерья глянула на братца. Глянула на высокую фигуру вдалеке.
И решилась.
– Пойдем, Мотенька, – разлепив губы, произнесла она и потянула брата вслед за Петрушкой.
К ветхой избенке они вышли ближе к вечеру, чуть не падая от усталости.
Увидев впереди тын с распахнутой калиткой, Лукерья настороженно остановилась. Но вид Петрушки, который беззаботно, едва ли не по-хозяйски зашел во двор, тряхнув льняными волосами до лопаток, придал ей смелости. Вот и взяла брата за ручку, опять потянула за собой.
Двор был пуст: ни собачьей будки, ни котячьей шерстинки, ни козьего катышка… ни людского следа. Зато сбоку колодец и ведерко с резным черпаком, заметив который Лукерья тяжко сглотнула. Пересохшее,
– Водичка… – просипел Матвей при виде колодца. – Пить хочу!
– Сейчас-сейчас, маленький… Потерпи чуток… – прохрипела Лукерья, продолжая оглядываться.
Скрипнула дверь – это Петрушка, забравшись на крыльцо, обернулся к ней с порога:
– Луша-клуша, хочешь кушать? Так иди ты за Петрушей!
Лукерья помедлила. Неужто их юродивый отыскал еду здесь? Ведь, судя по всему, все обитатели, жившие в этом лесу на отшибе, давненько бросили дом. А если они ушли, то были обязаны выскрести все пыльные уголки, все сусеки и погреб, чтобы забрать с собой последние крохи пищи…
«Ну, ушли и ушли. Может, второпях ушли. Что-то и забыли», – подумалось Лукерье.
Но она ошиблась.
Ибо стоило зайти в избу и пройти до комнаты, освещаемой вечерним солнцем через окно, как ноги приросли к полу. Закостенели, стоило ей увидеть бабу, лежавшую на лавке у печки, вперившись в потолок, где висели веники густо пахнущих трав.
Тонкая верхняя губа, что поднималась при трудном дыхании, показывала удивительно ровные белые зубы и розовые десны, не тронутые чернотой. Почти мертвая, едва живая.
И, что хуже всего, знакомая.
Потому что Лукерья помнила эту черную, блестящую, как у молодки, косу с широкой седой прядью, что теперь дохлой змеей покоилась на груди бабы. Знахарки, чуть ли не ведьмы, которая когда-то приходила в их село, чтобы спасти от лютой хвори одно семейство.
Грохот печной заслонки, сброшенной на пол, заставил оцепеневших Лукерью с братом подпрыгнуть. Это Петрушка залез в печку, чтобы без ухвата вытащить небольшой чугунок, полный чего-то бледного, рыхлого, до боли похожего на…
То, что случилось дальше, пролетело за миг. Не обращая внимания на бабу, позабыв обо всем на свете, они в шесть рук выскребли кашу до дна. И пускай она отдавала плесенью, не жирилась маслом и была полна копоти, сейчас эта каша показалась им райской пищей.
Лишь покончив с едой, Лукерья вновь уперлась взглядом в безмолвную хозяйку и вздрогнула от стыда.
«Надо подойти. Хоть спросить, хоть… воды подать», – неловко подумала она, разглядывая лежавшую.
А ведь не скажешь, что хозяйка избы умирает от голода. Вон какие груди и руки – полные, красивые. Не как у мамы были. Может, знахарка погибает от сердечной болезни, как одна их соседка в том году. А может, от какой другой болячки. И знания ей не помогли…
– Тетенька… – подойдя, прошептала Лукерья. Попыталась поймать взгляд, что блуждал по потолку. – Тетенька, хочешь водички? Я принесу…
Тишина.
И вдруг шевельнулись губы.
– Прочь!.. – старой дверью проскрипела знахарка.
Лукерья сглотнула. Попыталась еще раз:
– Тетенька, ты прости, мы кашку твою подъели, но я могу…
Лукерья протянула пальцы. Однако стоило ей тронуть знахарку, как нутро прошила боль. Будто решила показать себя силачкой, подняла неподъемное да сразу пуп надорвала.