Самая страшная книга 2024
Шрифт:
– Торг, чего он творит-то?! – в ужасе зашептал я. – Это волчья ягода! Он же умрет!
– Точно помрет. Я слыхал, что от одной волчьей ягодки из глаз начинает литься кровь, месяц потом человек ходить не может. А этот, значить, гля, горстями!
– Дядь! Эй, дядь! – неуверенно позвал я. – Вы бы лучше не это…
Бомж не откликнулся. Он продолжал жевать, лохматая шапка ходила ходуном. Чавкало так, будто внутри дядьки работал водяной насос.
– Мужик, не жри! – присоединился Торг. – Ты ж, значить, помрешь!
Никакой реакции.
Я беспомощно пожал плечами. А Торг вдруг поднял с земли
Дядька прекратил жевать, как-то весь настороженно сгорбился и задрожал. А потом резко повернулся. Среди веток кустарника я разглядел вытянутую морду и крупные желтые глаза со смородинками зрачков. Пакет выпал из руки бомжа, и я увидел, что на пальцах у него не обломанные ногти, а черные кривые когти.
– Т-о-о-орг…
– Линяй, Митяй!
И мы побежали. Торгу явно было неудобно в рваных кроссовках чернявого, и он упал, сильно стесав коленку об асфальт. Распахнулась дверь в аптеку, девушка в белом халате что-то добродушно закричала нам вслед, но мы ее не услышали.
– Больной какой-то… – растерянно протянул я.
– Слушай, Митяй, а может, он столько волчьей ягоды умял, что, значить, и сам… Ну это… Волком, что ли, сделался? – рассуждал Торг, пытаясь прилепить к стесанной коленке лист подорожника.
Мы шагали по незнакомой улице. Серые девятиэтажки тесно жались друг к другу, в куцых палисадниках одиноко пылились увядшие растения, на веревках, точно флаги потерпевших поражение в бою, развевались дырявые простыни. Даже дворовые коты здесь ходили какие-то особенно тощие и злые. Почти во всех встречных телефонных будках были оторваны трубки, и осиротевшие провода висели, словно усатые черви.
– О! Колонка! – Торг указал рукой куда-то в сторону. – Дай я, значить, рану помою.
Рядом с водозаборной колонкой на закопченной стене огромные белые буквы приказывали кормить кролика. Торг нажал на рычаг и принялся споласкивать разбитое колено. Я стоял рядом и озирался – мне все казалось, будто кто-то за нами наблюдает. И действительно, через мгновение я увидел, как с убогой детской площадки – ржавая горка и перекошенный шар из лесенок – к нам устремилась покатая фигура в лохмотьях. Чуть присмотревшись, я понял, что это закутанная в тряпье старушка в платочке. Она перебирала ножками в серых валенках, катясь к нам, словно истрепанный мяч.
– Торг!
– Ща, Митяй, секунду…
Старушка остановилась, вытянула голову на неожиданно длинной шее, и меня пробил холодный пот. Лицо у потрепанного мяча оказалось вовсе не старушечьим – наоборот, молодым, почти детским, с драной щеткой усиков над губой, без бровей и с гигантскими, похожими на спутниковые тарелки ушами – у одного начисто отсутствовала мочка.
– Зд-д-дравствуйте… – начал я, но Торг дернул меня за шиворот:
– Бежим!
И мы побежали.
Снова мимо нас проносились серые дома и умирающие палисадники. Небо помрачнело и раздулось комьями облаков, как будто демонстрируя то, что ожидало нас наступающей осенью. На душе стало совсем скверно.
Мы остановились возле синего магазинчика.
– Чего такое-то? – спросил я, когда сердце перестало бешено колотиться.
– А ты не врубился? – изумился
Я тяжело дышал, а Торг продолжал:
– И Паля от такого спятил. Вырядился в старуху, значить, для доверительности, ходит по городу. Если поймает ребенка, то к уху пришивает и заставляет дружить.
– Как это?
– Я почем знаю. В карты, значить, играть. В морской бой, может.
– Как пришивает-то?
– Да я что-то и не знаю… Ухом к уху, может?
– Это же неудобно.
– Неудобно.
Мы помолчали.
– Торг, хочу домой, – признался я. – Чего-то многовато стремных приключений. Я как-то, знаешь, привык поспокойнее, с книжкой, во дворе покуролесить, на качелях опять же с тобой…
Улыбчивое лицо Торга словно накрыло тучей. Он сел на врытый в землю камень, яростно заболтал ногами. Потом, решившись, заговорил:
– Митяй, слушай, такое дело, папка-то мой не просто в Москву укатил. Мама замуж выходит.
– Ох… – Я не знал, что и сказать. Мои родители жили дружно, никогда и голоса друг на друга не повышали. Не знаю, что бы я почувствовал, если бы они развелись и мама решила завести нового мужа. – Хреново, Торг…
– Да погодь ты! – досадливо качнул головой он. – Мама выходит замуж, а папка меня в Москву забирает. Поехал нам жилье подыскивать. Я, значить, через две недели укачу. Даже в школу завтра не пойду, батя меня там сразу в лицей, значить, оформляет… Вот.
Я молчал.
– И ты мне, Митяй, ну, лучший друг, получается. И я думал, что у нас, ну, значить, последнее приключение. Вот…
Я никогда не считал непутевого Мишу Торга лучшим другом. Мы жили рядом, ходили в гости, но… В книжках лучший друг – это благородный человек, у которого нет тайн, он за тебя в огонь и в воду, отдает последнюю рубаху, с ним хоть в драку, хоть на край света…
И меня осенило: да это же как раз про Торга! Он готов был биться с пацанами в Лапшаке, лишился кроссовок, делился своими тайнами, и идем мы с ним сейчас на самый край света – на Есенина, черт побери! Торг, выходит, всегда был мне отличным другом, и это я, наоборот, оказался ему просто приятелем. Пусть у него глуповатое круглое лицо, нос картошкой, нелепое «значить» и дурацкие схемы обмена – это все никак не мешает ему быть классным пацаном.
– Торг, да я шучу! – Я слегка врезал ему кулаком в плечо. – Я эти жвачки и на поцелуй от Ирки Сафоновой не обменяю. Идем дальше, конечно. Приключение, старичок!
– Приключение! – крикнул, расплываясь в улыбке, Торг. Он вскочил с камня и отвесил мне пинка. Мгновение – и мы уже катались по траве в шуточной драке. А потом долго очищались от грязи, снимали с волос налипшую листву и лопали купленное в магазинчике мороженое.
На синей стене торгового павильона было выведено гигантскими буквами «КРОЛИКА КОРМИ». Я смотрел на надпись, болтал ногами, толкал локтем Торга, а зубы мои сводило от сладкого пломбирного холода.