Самая страшная книга 2024
Шрифт:
На одной карточке дед сидел рядом с седовласым мужчиной в очках – прозрачные стеклышки-трапеции чуть увеличивали добрые глаза с опущенными уголками. Седовласый казался удивительно знакомым. Никита напряг память, не вспомнил, но почему-то захотел вина. Представил, как сидит с бокалом вместе со вчерашней девушкой из соседнего окна, и густо покраснел. Взглянул на себя в зеркало на стене, поморщился. «Отпущу бороду, сяду на диету, обреюсь налысо – к черту эти куцые висюльки, как Горлум стал, ей-богу!» – решительно подумал Никита и вышел из квартиры прочь.
Он вернулся с полной сумкой чипсов, шоколадок,
Никита скинул сапоги, послонялся бесцельно по комнатам и успокоился. Перекусил чипсами, откликнулся в телефоне на несколько вакансий, подумал, не съездить ли на съемную квартиру за барахлом, но заленился. И едва начало смеркаться, понял, чего же хочет на самом деле.
Он взял со столика «Всемирный следопыт», включил лампу – осторожно вставил вилку в вывалившуюся розетку – и погрузился в кресло. Вчерашние страхи казались несущественными, наоборот, отчего-то хотелось повторить странный опыт, пощекотать нервишки, вновь прикоснуться к тайне столетней выдержки.
За окном на этот раз было ненастно – вьюга исступленно колотилась в стекла, упрашивая, на манер вампира, пустить ее в жилье. Уютно пекла сквозь плед раскаленная батарея. Лакированные стенки шкафа в красном свете настольной лампы приобрели окраску таинственной галактики с космической фотографии. Никита листнул «Всемирный следопыт» и выяснил, что это не один толстый журнал, а несколько скрепленных номеров. На обложке нового выпуска пылала странная загогулина, похожая на распыляющего споры ленточного червя.
Почти не вчитываясь, Никита добрался до последних страниц номера и нашел там уже привычную врезку про десять специальных экземпляров из тиража в сто двадцать тысяч. Заметка дополнилась благодарностью к тем трем читателям, что прислали соображения о первом рассказе, и просьбой написать в редакцию о новой истории.
Никита еще теснее прижался к батарее, на мгновение перестал читать – прислушался к царящей в квартире уютной тишине, изредка нарушаемой стенаниями вьюги, – а потом нырнул в рассказ.
Герой этой истории, безымянный профессор, обнаружил, что странное чувство, когда ты вроде бы затылком ощущаешь чей-то взгляд, получается из-за того, что на коже родничка, мягкого участка черепа новорожденного, который с возрастом закрывается, есть специальные клетки поверхностного зрения. Он провел ряд экспериментов и нашел, что у этих лоскутов есть еще одна особенность: они всегда приживаются, куда бы и кому бы ни были пересажены. И тогда профессор срезал с сотен младенцев родничковую кожу и заменил ею весь свой эпидермис. Он ожидал, что научится видеть всем телом – сумеет выискивать шпионов или сам станет разведчиком, поможет молодой Стране Советов в борьбе с врагом. Но вышло иначе – новая кожа срослась, стянулась и превратила профессора в уродливую волосатую опухоль размером с кулачок младенца. Она приняла нового хозяина за огромный незакрытый родничок.
Рассказ вновь был написан чудовищно плохо, но Никита этого не заметил. Он отложил журнал, оперся на обжигающую батарею, встал. Перед глазами пульсировала картина: извивающийся на полу, словно полураздавленная личинка, человек, бурлящий, хрипящий, со сморщенной, как у пропавшего овоща,
В коридоре он споткнулся о забытый сапог, остановился и мутным взглядом скользнул по отражению в зеркале и по фотографиям в массивных рамках. В голове что-то неуклюже шевелилось, точно мозг был вышедшим из спячки мишкой, растерянно бродящим по берлоге. И тут Никиту словно шибануло током – он вдруг вспомнил седовласого мужчину в трапециевидных очках. Ну конечно, он не раз видел это лицо на задниках обложек книг, просто не смог вписать такого человека в галерею портретов деда с сослуживцами.
Забыв про жажду, Никита бросился в комнату. Ударился об угол шкафа, но боли не почувствовал. Задувающий с балкона ветер теребил страницы брошенного журнала – казалось, будто он пытался что-то простонать бумажными губами. Никита схватил телефон, вернулся в коридор и принялся вбивать в поисковик имена.
Он не ошибся – теперь все дедовы товарищи были опознаны. Седой – Рэй Брэдбери. Высоколобый с усиками – Хайнлайн. Ушастый очкарик с выехавшими вперед зубами и смешным пробором – Саймак. Усач с залысиной и маллетом – Боб Шекли. Фрэнк Герберт, Азимов, Гаррисон, Желязны, Стругацкие, Лем, Филип Дик. Урсула Ле Гуин. Еще одна из немногочисленных женщин на фото – Джеймс Трипти, она же Алиса Шелдон. Откуда, как?.. В семидесятых, как подсказал всезнающий Интернет, никто в фэндоме и не знал, что это пишущая под псевдонимом дама, некоторые полушутливо полагали, будто это альтер эго госсекретаря Киссинджера.
Никита обессиленно присел на пол. Он не мог взять в толк, как это получилось: его дед, Симон Михайлович Вейс – Симон Блаженный! – запечатлен на фотографиях с любимыми авторами, королями научной фантастики, атлантами и богами. И это были не встречи фэна с кумирами на конвентах, нет. Писатели улыбались, их лица полнились живой радостью, дед же, напротив, выглядел усталым и угрюмым. Казалось, что не Симон встречался с атлантами, а атланты – с Симоном!
Никита все-таки дошел до кухни и жадно влил в себя стакан воды, потом еще один. В голове его, словно бактерии в чашке Петри, зарождались и погибали гипотезы: дед был чиновником от литературы и контактировал с писателями по долгу службы, дед работал в КГБ, дед переводил на русский их романы… Нет, теории разваливались, едва успев сложиться.
Никита нервно наполнил третий стакан, начал пить и понял, что лопнет, если не прекратит. Он вернулся в коридор, вновь осмотрел фото и вдруг понял то, что упускал все время. На карточках шестидесятилетней давности дед выглядел ровно так же, как и в Никитином детстве.
Никита сидел, укутавшись, в кресле, и темнота вокруг полнилась звенящей тишиной – как будто с минуты на минуту что-то должно было лопнуть, но пока чудом держалось. Плед пах дыханием больного старика. От идущего с балкона холода тело занемело так, словно каждая частица воздуха содержала анестетик… Никиту вдруг грубо схватили за шею и потянули. Сухие пальцы коснулись головы в месте, где сходились луны залысин, несильно надавили – кожа поддалась и промялась внутрь, будто череп там был пластилиновым. Пальцы провалились глубже, твердый ноготь ковырнул влажную мякоть, Никита заорал и проснулся в скрюченной позе в узенькой кровати с пружинным блоком.