Самая страшная книга 2025
Шрифт:
Перемен, случившихся с Викой, например. Наша семейная «анфан террибль» в эти каникулы будто сбросила шкуру – или выползла из кокона взрослой бабочкой. «Взрывная» прическа сменилась аккуратной стрижкой, вурдалачий макияж исчез совсем, даже помады на губах теперь практически не было. Зато добавились мечтательная улыбка и чуть рассеянный взгляд.
– Ты это… втюрилась что ли? – спросил я в один из вечеров, когда обновленная Ежевика собралась уходить. Родители ее, по старой памяти, контролировать не пытались – или просто боялись спугнуть проявившуюся вдруг разумность. – Была нормальная ведьма, а сейчас скучный ангел!
– Дурачок ты, малыш. Да и я раньше дура была. Для каждого в этой жизни есть свой человек, но не каждому повезет его встретить. Я такая
Она хихикнула совсем по-детски, вышла, оставив запах маминых духов, но уже без курева и алкоголя.
– Рома-антика!.. – проворчал я ей вслед стариковским тоном, погромче. – Надеюсь, хоть этот чувак получше Коляна?!
От самого Медяка перемен ожидать не приходилось, определенно. В один из дней отец показал мне газету – последнюю полосу, где традиционно печатали кроссворды и милицейскую информацию. С одной из фотографий глядел на мир скуластый, угрюмый, абсолютно бандитского вида Коля. «За совершение преступления, предусмотренного статьей 112 УК РСФСР, разыскивается…» Дальше были фамилия Медяка, ни о чем мне не говорящая, и дата рождения – восемнадцать ему исполнилось совсем недавно. Мог бы уйти сейчас в армию, но вместо этого рискует укатить «на зону». Благодаря мне. Пару секунд даже совесть мучала, пока не увидел на той же странице уже знакомую девочку из милицейского планшета. Глазастую, испуганно-серьезную. Тоже с фамилией и датой – даже двенадцати нет еще. Куда и зачем она ушла из дома 28 октября? Где именно встретила монстра, успела ли крикнуть о помощи, когда черви заполнили рот и начали выедать глаза? Звала ли маму или просто мычала в последнем животном ужасе, когда ее утаскивали прочь от света фонарей?
Меня затошнило, дефицитная халва показалась вдруг горькой, еле успел добежать к унитазу, чтобы выпростать из желудка праздничный ужин. Умылся, делая воду все горячее, – меня колотило противной мелкой дрожью. Мама заставила измерить температуру, покачала головой, принесла чаю с медом и какие-то таблетки. Глотать это все не хотелось, но пришлось. Забился под одеяло, там было хорошо. Уютно. С трудом долетали обрывки кухонного спора: папа что-то бубнил про реальность и взрослую жизнь, мама в ответ говорила, что время для этой жизни у каждого свое. Про последствия драки. Про впечатлительность, развитое воображение, необходимость смотреть хорошие, добрые мультики вместо жутких фотографий. Отзывалась, будто о малыше, но стыда почему-то не было. Так и заснул под обрывки родительских голосов – чтобы сразу увидеть Его.
Никакой равнины в этот раз, просто город. Мой собственный, погруженный в ночь: кривые зубы многоэтажек, бельма фонарей, безлюдье и тишина. Изломанный силуэт упал откуда-то сверху, схватил меня, вместо рук – узловатые птичьи лапы с когтями. Я проснулся весь мокрый, но это был, к счастью, пот, не моча. Океаны пота, пропитавшие простыню. Выглянул в комнатный полумрак, послушал все тот же уютный бубнеж родительских голосов: сейчас они говорили о политике и об экономике. О волнениях в Закавказье, о проблемах с сахаром, о внедрении на папином предприятии загадочного «хозрасчета». Послушал и снова заснул, без сновидений.
В ту ночь последствия драки исчезли полностью. Вышли с лишней водой. Проснулся здоровым, но радости не испытал – болезнь моя лишь мутировала, вопреки медицине и здравому смыслу. Переродилась во что-то другое.
Теперь угловатая тонкая фигура стала мерещиться мне все чаще, и сны для этого были не нужны. Каникулы кончились, новая четверть тянула нас в зиму и в холод. Туда, где скрываются такие, как он. Идут за тобой неслышно, мелькают на самой периферии зрения, успевают шмыгнуть за угол, если обернешься. Не дают разглядеть себя, даже просто увидеть – но приближаются неуклонно, с каждым шагом.
В призраков я и тогда не верил, зато решил, что схожу с ума. Закономерное последствие ударов по голове, не правда ли? Порылся в толстенных маминых книгах, сравнил симптоматику, загрустил окончательно. Признаться в этом не мог даже родителям: для советского человека «психушка» считалась кошмаром и клеймом на всю
Тем более что в школе мне вдруг стало очень интересно. Насчет «все будут бояться» Саня загнул, разумеется, но уважения к нашей компании прибавилось – как и быстрых горячих девчоночьих взглядов. Медяк не объявлялся, его друзья здесь больше не тусили, испортить нашу новую репутацию было некому. Разве что мне самому, если вдруг объявлю себя дурачком с галлюцинациями. Да фиг-то там!
Мороз между тем крепчал с каждым днем. С угрюмых небес валила белизна, делала все вокруг нарядным, но бесприютным. Наши вязаные «петушки» сменились кроличьими ушанками, а вместо куртки я носил теперь полушубок, крытый кирзой. В кармане прятался нож-складишок – не абы какое оружие, но уверенности придавало. Ноги мерзли даже в меховых ботинках, долго бродить после школы уже не получалось, но мы старались. Болтали про космос, про комету Галлея, про странный фильм «Асса» с песнями группы «Аквариум», про шашлычные, в которых жарят человечину, и про иголки в сиденьях кинотеатров, зараженные СПИДом. Обычные страшилки той поры. Раньше я сам такое выдумывал пачками, а теперь вдруг отпало желание. До угла нашей улицы топали втроем, а дальше меня ожидал длиннющий двор, обрамленный гаражами. Правую варежку я снимал заранее. Тискал пластмассовую рукоять, ко всему готовый. Нырял наконец в подъезд, нажимал пластмассовую кнопку лифта, оплавленную чьими-то спичками, выдыхал облегченно. В тепло квартиры Червебородый не сунется. Не знаю отчего, но я был уверен.
В один из таких вечеров вдруг раскрылась тайна моей сестры: увидел Викторию выходящей из шикарно-синей «девятки», а человека за рулем узнал даже издали. Физрук Валерий Саныч. Женатый дядька и несовершеннолетняя – понятно, с чего Ежевика вдруг сделалась такой скрытной! Меня она не заметила, а сам я решил поберечь этот козырь на будущее. В отношениях с вредными старшими сестрами без козырей никак. Что до Валерия Саныча, то оно и к лучшему. С таким ухажером за Вику можно не волноваться, даже если ночь уже сделалась бесконечной.
Потому что дети и подростки в нашем городе продолжали исчезать. Задние полосы газет я теперь просматривал регулярно: Колю там больше не рекламировали, да и девочка с испуганными глазами не появлялась, но юные лица глядели на меня каждый раз. Девчоночьи и мальчишечьи. Большинство из них наверняка найдутся – те, кто сбежал из дому, рассорившись с родителями, боится наказания за двойки или напился впервые в жизни и не может прийти в себя. Меньшая часть отыщется позже, в виде костей. С детьми все время что-то происходит, особенно на окраинах – там, где подвалы, гаражи, котлованы с торчащими трубами, лесополосы и опасная трасса. Очень много возможностей исчезнуть, о которых не думаешь. Все так, но хотя бы один из этого меньшинства не просто пропадает, теперь я был в этом уверен. Одного из тысячи хватает фигура с червями вместо лица, утаскивает в холод и тьму, где никто не отыщет.
Ноябрь завершался, и вечер Великой Дискотеки наконец настал. Тот самый, перевернувший в моей жизни все.
Проводить мероприятие решили в пятницу. Даже пару последних уроков ради этого перенесли. Школа рано опустела – чтобы наполниться вскоре торжественной суетой. Классические платья и брюки, штаны-«бананы» и джинсы-«варенки», парфюмерная какофония, залеплявшая нос уже на входе. Старшаки потихоньку гоняли за угол курить, малолетки разбились по классам и от волнения вели себя слишком шумно. Первое «взрослое» мероприятие в их жизни. Достойнее всех держались мы, семи-восьмиклассники, нам отчаянно хотелось что-то кому-то доказать. Учителя, непривычно нарядные, следили за дисциплиной, мелькнул директор с незнакомыми гостями – все в костюмах и даже при галстуках. Наверняка чиновники из гороно. В актовый зал нас пропускали строем, на миг показалось, что будет очередная официальщина, как тысячу раз до этого. Кое-кто даже начал шепотом обсуждать варианты бегства, но тут вдруг яркие лампы одна за другой погасли, а сцену озарили «светофоры» цветомузыки.