Самая высокая на свете гора
Шрифт:
— Ну да: и буханки две, и консервов больше, чем у всех. Да еще вот эта штука, — и показывает Сашку мой ботинок.
Сашко посмотрел на ботинок и говорит:
— Знаю я, чья это работа!
А после ужина подходит ко мне:
— А ну пойдем на беседу!
Лучше, думаю, пойду, а то Чемурако подымет тут бучу, испортит всем настроение.
На опушке Сашко остановился, спрашивает:
— Это ты Димке в рюкзак свои вещи подложил?
— Ну я, а что? Я пошутить хотел, а он…
— За такие шутки знаешь что делают? Да ты глазами не хлопай, не бойся: я тебя бить не стану. Ты для меня и так лежачий. Ты знаешь, что сделаешь?
Я тогда как закричу:
— Не имеешь права!
Конечно, все услышали крик, кто-то орет: «А-у-у!», шаги слышатся. Тогда Сашко — р-раз! — и толкнул меня прямо в крапиву. А я даже без майки был и на солнце немного обгорел, а крапива густая! Прибежали ребята, и вожатая с ними. Говорит Сашку:
— Чемурако, ты что сделал? Что ты всегда нам все портишь?
— Пусть он сам скажет! — ответил Чемурако и показал на меня.
А что я мог сказать? И так ясно, что Чемурако пихнул меня в крапиву. Чего тут рассказывать!
— Почему ты это сделал, Чемурако?
— Ничего я вам не скажу. Не скажу, и все. Пусть он сам!
— Ты же еще и грубишь! — возмутилась вожатая. — Придется поговорить с тобой иначе.
Потом уже Димка раззвонил, что я подложил ему в рюкзак ботинок, и мне за это тоже немного досталось, зато Чемурака на три дня исключили из школы. Моя мама ходила к директору и к классному руководителю: у меня после этой крапивы даже температура повысилась, так что мама боялась выпускать меня из дому.
Я пришел к Сашку после уроков. Он сидел на подоконнике и думал. Даже не услышал, как я вошел.
— О чем ты думаешь?
— Я сейчас не думаю. Я просто смотрю в одну точку.
— А-а, — сказал я. — Хочешь, пойдем в кино?
— Не хочу. И не обращайся со мной, как с больным.
— Я и не обращаюсь.
— Слушай, Димка, если бы я знал, что исключат, я бы все равно загнал его в крапиву.
Я ничего не мог на это ответить, ведь все случилось из-за меня: Котька Янчук подсунул мне в рюкзак свой ботинок, а Сашко заставил его за это лезть в крапиву. Котька уверяет, будто Сашко его толкнул, но раз Сашко говорит, что просто он ему велел и Котька сам с перепугу полез, то так оно и есть.
Теперь Сашка на три дня исключили из школы. Если бы Котьку исключили на три дня, он бы от радости пищал, а Сашко смотрит в одну точку. Мне жаль Сашка, но ему об этом не скажешь — обидится. Я уж знаю. Один раз он играл в ножички и всадил нож не в землю, а в ногу и потом вытаскивал лезвие из ступни и даже не поморщился. А у меня физиономия сама собой скривилась, и я спросил: «Тебе больно, Саньк?» А он отвернулся и ничего не ответил. Так и теперь могло случиться.
— Димка, — сказал вдруг Сашко, — а ты знаешь, я ведь ничегошеньки в жизни не умею.
— Не выдумывай, Чемурако, — говорю. — Как это — ничего? Ну, а… а… ну, кто лучше тебя в классе в баскет играет?
— «А-а…»! — невесело передразнил меня Сашко. — Вот видишь, ничего, кроме баскета, и не назовешь. А я не о том. В баскет всякий может… Вот знаешь, папа говорил, что каждое дело надо делать по-настоящему, но у человека должно быть главное, без чего он жить не может и в чем, папа говорил, он должен полностью выявиться. Понимаешь?
Я кивнул головой, а он говорит:
— Неправда, так сразу не поймешь, я об этом знаешь сколько уже думаю, а все как следует не понял… Вот мама моя… Когда она приезжает, всё в доме становится лучше. И мне хочется, чтобы она всегда была дома, варила вкусные блюда и делала гномов и дятлов из сухих сучков. Но я ей об этом все равно не скажу. Она ведь не просто мама — она хозяйка Медной горы. Все советуют маме бросить экспедиции и воспитывать меня, потому что я сорвиголова. Она спрашивает: «Ты правда хочешь, чтобы я водила тебя за руку в школу?» Я говорю: «Нет, хозяйка Медной горы, поезжай в экспедицию и найди свой заветный минерал. А я уж постараюсь». Вот и постарался!
— Мы твоей маме ничего не напишем.
— Не в этом дело, можете писать, если Котьке так хочется. Только — чем я лучше Котьки?
— Ну, это уж совсем глупости!
— Нет, правда! У Котьки нет главного — и у меня нет. Будь у меня главное, все бы не кричали: «Чемурако, что ты за человек?»
— А ты еще, Сашко, умеешь разные истории выдумывать. Ты же сам говорил, что не можешь жить без этого.
— Ну, Димка, когда у человека главное — всякие истории, так это не человек, а пустое место. Вот я и есть пустое место.
Никогда еще мы с Сашком не говорили о таких взрослых вещах. Мы всегда больше про футбол, про школу, ну, про все обыкновенное. А про главное — нет, про это мы еще не говорили. У меня даже голова заболела, так я задумался. Словно там мозги заворочались.
А Сашко сделался совсем грустный, будто и в самом деле заболел. Тут я вдруг вспомнил, что принес ему тетрадку с домашними заданиями. Нам учительница литературы иногда задает написать про какой-нибудь случай или рассказать об интересном человеке. У Сашка это здорово выходит. Он как распишет, как распишет! Раз на истории он стал рассказывать про одного короля и про его походы — мы прямо заслушались. И откуда, думаем, он все это вычитал — в учебнике такого нет. А учитель вдруг говорит: «Чемурако, тебе следовало бы поставить двойку за то, что ты решил обмануть нас всех своими россказнями, но уж больно ты правдоподобно выдумал! Скажи, в каком году была Грюнвальдская битва?» И не поставил ему двойку. Котька тогда выпятил губу: мол, Чемурако хитрый, ему все сходит с рук. А попробовал бы сам — небось не хватит завода на такую хитрость!
Вот я и вспомнил про тетрадку и про то, что сказала учительница.
— Сашко! — Я тяну его за рукав, а он все равно молчит. — Чемурако, а нам сегодня роздали сочинения, и Мария Петровна сказала, что ты написал настоящий рассказ. Только там у тебя четыре ошибки, поэтому поставили трояк.
Сашко махнул рукой:
— Мне теперь все равно!
И тут я придумал такую штуку, что не мог больше усидеть ни минуты; если бы я услыхал, что меня посылают на Марс, все равно попросил бы подождать, пока не сделаю задуманное.
Я сказал:
— Что ж, тогда сиди и скучай, Чемурако, раз стал таким кисляем. А я пойду — работа есть.
Я примчался домой, даже не пообедал, — и давай переписывать сочинение Сашка, чтобы было без ошибок. Потом сложил вчетверо и пошел в редакцию.
Никогда бы не подумал, что так страшно стучать в большую, обитую дерматином дверь. Если бы не для Сашка, ей-богу убежал бы. Минут пять я стоял у двери, пока отважился войти. Но очень уж жаль было Сашка Чемурака, который сидел и смотрел в одну точку и думал, что он не человек, а пустое место.