Самайнтаун
Шрифт:
– Кто здесь?! Назовись! Слышишь меня? Стрелять буду!
Джек так и не понял, что лес и ветер говорили с ним его собственным голосом. Он прошел еще немного – по ощущениям, правда, раза в три больше, чем весь предыдущий путь, – и рухнул на ступени ветхой хижины, единственной на сотню миль вокруг, как выяснилось позже. Свет фонаря, пролившийся из приоткрытой двери, показался ему горячее солнечного, а щелчок оружейного затвора – отчетливее молнии, разрезавшей черное небо на две несимметричные части. Весь мир умолк – и то маломальское, что еще сохранялось от уцелевших воспоминаний, тоже.
Осталась только голубая свеча, потерянная голова, Джек и молодая женщина по имени Роза, которая нашла его точно так же, как он нашел ее.
– Эй, Джек! Ты там уснул? Ты, это, скажи если что, а то я ведь по твоей
Джек повел плечом, стряхивая наваждение прошлого, которое неизбежно нагоняло настоящее. Старое кладбище Самайнтауна всегда действовало на него усыпляюще, будто пыталось вернуть должок и погрузить Джека обратно в долгий сон, однажды им уже отринутый. Даже спустя сотню лет здесь все еще пахло опадом и прелостью. Только полоса вязов заметно поредела: теперь деревья перемежались надгробиями из серого мрамора, поросшими мхом и красным плющом, а вместо грибов на стволах блестели медные указатели. Некоторые могилы были до того старыми, что крошились и скашивались, напоминая ряды гнилых зубов в разинутой звериной пасти. Земля в таких местах каменела, и уходило по нескольку часов кряду, только чтобы расковырять ее и пробиться к крышке заветного гроба. А если Джек начинал глазеть по сторонам, проваливаться в свои мысли и мечтать, то времени требовалось в два раза больше.
Франц откашлялся и постучал железным навершием по твердому грунту, призывно глядя на Джека со дна выкопанной ямы.
– Ну что? Ты живой?
– Ага. Прямо как ты.
– Ой, чего так грубо сразу? По больному!
Джек вздохнул и, перешагнув через длинный сверток в черном полиэтиленовом мешке, спрыгнул к Францу в яму. Вместе они налегли на лопаты, чтобы поскорее похоронить в заброшенной безымянной могиле свежий, еще даже не окоченевший труп.
Акт 1
Месяц до Великой Жатвы
1
Все начинается с убийства
1. Не пугайтесь странностей – наслаждайтесь ими.2. Ни в коем случае не тушите свечи с голубым пламенем.3. Уважайте живых, мертвых, котов и тыквы. По остальным вопросам обращайтесь к Джеку.
Октябрь 1998 года начался точно так же, как начинался каждый год – с убийства.
Правда, справедливости ради надо сказать, что октябрь в Самайнтауне не заканчивается никогда. Сменяются дни в календаре, смерть сменяет жизнь – но не меняются красно-желтые листья на деревьях, жухлая трава и мокрая земля, где растут лишь ядовитые цветы, а урожай всегда один и тот же. Рассветы здесь – непременно марево тумана, закаты – кровавые пожары. Но по какой-то причине – не менее загадочной, чем природа, склонившая голову перед тыквой и косой, – число трупов всегда увеличивалось соразмерно тому, как сокращались солнечные сутки. А сокращались они везде одинаково, но еще быстрее – там, где Джек. Будто тьма, сгущающаяся во всем мире, целенаправленно сползалась в Самайнтаун.
Здесь билось ее сердце, защищенное фасадами пятиэтажных домов из клинкерного кирпича с черепичными крышами, и, не имея собственной крови, оно словно стремилось вобрать в себя чужую. Возможно, тьма любила джаз – он играл здесь на каждом углу. Или желтые дождевики, полупрозрачные зонты, резиновые сапоги и то, как на них растекается алый цвет, когда приходит время. По крайней мере, тьма имела хорошие манеры и никогда не покушалась на тех, кто согласился приютить ее в своих стенах. Да и зачем соседям убивать соседей? Нет, она всегда питалась туристами. А их с наступлением осени в городе становилось немерено, прямо как мясных мух, что начинали летать над некоторыми из них уже сутки спустя.
Эту взаимосвязь Джек проследил давно, лет девяносто тому назад, когда среди тогда еще кособоких деревянных хижин поселился один из первых жителей, кого он мог бы назвать «собратом по несчастью». Темное время года – темные порывы. Точно так же, как ночь начинала душить в утробе день, мало-помалу забирая свое, так и первозданное естество топило в себе все, что старательно выстраивалось, дабы его сдержать. Голод, жадность, страх откусывали от здравомыслия кусочек за кусочком, пока от него не оставалась лишь полая оболочка. Потому еще с начала сентября Джек выходил на дежурства раньше обычного: не в восемь утра, как сам же для себя постановил, а в шесть – и заканчивал позже, после полуночи. Однако как бы он ни старался, сколько бы ботинок ни истоптал, сколько бы кардиганов ни порвал о цепкие лапы шиповника, наматывая по Светлому и Темному районам круги, он все равно не мог защитить всех. Рано или поздно инциденты случались. Самые разные, необязательно смертельные. Но никогда – такие, как сегодня.
Этот день не заладился с самого начала, несмотря на чудную погоду – теплую, но влажную, какая всегда стояла в Самайнтауне добрую половину года до середины зимы. Улицы золотили листья молодых каштанов, змеившихся вдоль обочин, точно они стремились уползти туда, где хотя бы раз их иссушит зной, скует мороз или заставит цвести первая оттепель. На раскидистых ветвях раскачивались соломенные куклы – Джек не видел таких раньше, но нашел их очаровательными, с лоскутами пестрых тканей вместо юбок и нарисованными женскими лицами, – а чуть дальше, в начале Рябиновой улицы, уже спозаранку дымили фургоны закусочных, готовясь встречать туристов. На их грилях вовсю коптились знаменитые самайнтауновские сосиски с соусом карри и кукурузные початки в домашнем майонезе с тертым пармезаном. Джек всегда подходил к ним как можно ближе, чтобы насладиться дивным ароматом специй, который заставлял притормозить на обочине даже сонные рейсовые автобусы из пригорода.
Один из таких, только экскурсионный, остановился прямо на пешеходном переходе, где Джек как раз дожидался зеленого сигнала светофора – и где ему пришлось преступно побежать на красный, чтобы проскочить раньше, чем замигают вспышки фотоаппаратов. Джека вовсе не удручало лишний раз принять геройскую позу, взять на руки чьего-нибудь сопливого ребенка или даже показать излюбленный туристами фокус с перекатыванием тыквы на плечах – его обескураживало, сколь много времени это отнимало даже у того, в чьем распоряжении было все время в мире. И конечно же, глупые пластиковые магнитики с его портретом в сувенирных лавках, которые потом продавали за бесценок (почему они всегда дешевле, чем магниты с котиками?!).
С козырьков коричневых крыш и пинаклей [1] Рябиновой улицы на Джека глазели горгульи и маскароны [2] , слепленные на фасадах кирпичных домов вместо номерных табличек. Джек пересек сначала саму улицу, а затем и один из пешеходных мостов, соединяющих две половины Самайнтауна – Темную и Светлую. Над поверхностью Немой реки, шафрановой и мутной из-за выстилающих дно гнилых листьев, вились щупальца молочного тумана. Утро в Самайнтауне всегда укрывалось им, как фатой невеста, и Джек будто потянул за край покрывала, когда ступил с гладкой серой брусчатки на сырую землю, чтобы добраться до центра Светлого района в обход. Со спины ему кричали вороны, его старые друзья, что слетались на Старое кладбище, оставшееся на той стороне. Джек хорошо слышал их клик, как и зов бренных костей, забытых имен, пыльных руин. Кое-какие из них взывали громче прочих.
1
Пинакль – небольшая декоративная каплевидная башенка, элемент готической архитектуры.
2
Маскарон – скульптурное украшение здания, выполняется в виде человеческого лица или морды животного; когда-то имел сакральное значение и считался оберегом от злых духов.
«Я скоро навещу тебя, Роза, – ответил он им, глядя туда, где вдалеке виднелись макушки расколотых надвое вязов и серый купол заброшенной католической церкви. – Но сначала мне нужно позаботиться о нашем доме, ты помнишь?».
И Джек двинулся тем же самым маршрутом, с которого начинался каждый его день вот уже на протяжении ста лет, и покуда ему не хватало ни смелости, ни фантазии придумать новый.
– Доброе утро, Джек!
Наташа встретила его как обычно – с кофейником в руке и рядом чашек, которые второпях наполняла одну за другой, не забывая подкладывать на блюдце коричное печенье. Весь сервиз – фаянсовый с голубой глазурью и кремовой геральдической росписью. Где-то уже проступали сколы и потертости, но посетители никогда не жаловались. Скорее всего, просто не замечали: когда ты оказывался внутри гигантской тыквы, последнее, что тебе хотелось рассматривать, так это посуду.