Самайнтаун
Шрифт:
– Какого черта ты зенки свои вытаращил, придурок?! – заверещала Лорелея.
– Я… Я услышал, что звонит Джек и…
– Нет-нет! Не смей падать в обморок, Франц! Тебе еще домой меня везти, слышишь?
Но он, кажется, уже ничего не слышал. Если бы она не была прикована к инвалидному креслу, то вскочила бы и насильно опустила ему веки, пока еще не поздно, а затем отвесила пару пинков под задницу для профилактики. Они договаривались так: жмуришься, кусаешь, пьешь, глотаешь, бросаешь. Затем вслепую достаешь из кармана платок и вытираешься, стараясь не думать о том, что именно ты пил и делал. Для Франца с его идиотской фобией это был единственный способ питаться, когда в холодильнике не оказывалось донорских пакетов, а жажда скручивала ознобом
– Да твою мать, Франц!
Он с глухим стоном пошатнулся и рухнул на землю вместе с торговцем, которого по-прежнему держал в руках.
И вот так они оказались здесь.
– То есть ты так и не поел?
– Не-а, я даже глоток толком не успел сделать…
– Я ведь тебя целый час у ворот дожидался!
– Ну так я целый час в отрубе и валялся! Пока оклемался, пока Лору до дома довез, пока пакеты в багажнике нашел… Ради всего святого, ну не смотри на меня так своими тыквенными дольками! Я же не виноват, что крови боюсь. Ты просто не знаешь, как унизительно, когда твоя еда тебя нокаутирует. Вот представь, если бы все люди боялись сэндвичей…
Джек цокнул, но продолжать спор не стал. За этим всегда следовал долгий и нудный скулеж о том, какой Франц несчастный и как ему не повезло со столь неудобной для вампира фобией, из-за которой его то и дело все обижают. Джек не собирался проникаться к нему сочувствием – не заслужил после того, как разрисовал его тыкву, – но волей-неволей жалел. Особенно когда недовампир задрал узкие джинсы и продемонстрировал ему синюшные ноги в полоску, очень напоминающую следы от колес Лоры: похоже, она проезжалась по нему до тех пор, пока тот не очнулся. Ужаснувшись, Джек позволил Францу полчаса прохлаждаться на краю могилки, плакать и курить, а сам тем временем продолжил копать. Почва, сверху рыхлая и пропитанная дождем, с глубиной становилась суше и плотнее. Хорошо, что в этот раз они выбрали могилу старую и безымянную. Молодые гробы всегда баюкали жуки и белые черви – освободители души от плоти, а старые нянчила лишь сырая земля.
Выдохнув облако ментолового дыма, Франц затушил сигарету о черенок своей лопаты и, подхватив ту в руку, спрыгнул обратно к Джеку вниз. Поднявшиеся брызги грязи окропили неуместно белые кроссовки. Черная куртка из мягкой кожи, которой он дорожил больше всего на свете, висела на надгробии чуть дальше, предусмотрительно снятая, в то время как водолазку жалеть смысла уже не было – на воротнике расплывалось кровавое пятно после прерванной «трапезы». Длинные растянутые рукава цеплялись за плетеные фенечки и железные кольца, а замшевая кепка сползала на глаза. Франц чертыхался, поправляя и то и другое, но снять не мог: в любой момент из-за серых туч могло выглянуть солнце и обжечь нежную кожу. Благо, что не сжечь, как в случае с обычными вампирами, которых Франц искренне называл везунчиками: им было достаточно трех-четырех прямых лучей, чтобы рассыпаться в горстку пепла.
– Ну вот! Кажется, мы уже близко.
Джек взбодрился, а Франц заворчал, когда копать сделалось тяжко до одури. Им буквально приходилось вонзать лопаты, как копья, и по несколько секунд налегать на них, чтобы отковырнуть по куску застывшей земли и выкинуть ее наверх. Гроб будто намеренно прятался от них и то и дело проваливался куда-то вниз, когда Джеку начинало казаться, что они вот-вот доберутся до цели. Ветер шелестел черным целлофановым пакетом, свисающим с края ямы, будто подгонял их. Перевязанный в несколько слоев бечевкой, чтобы ни одна конечность не торчала, труп покойного ухажера напоминал колбасу, перетянутую шпагатом, какой Джека как раз пытались отблагодарить сегодня в бакалейной лавке. Сквозь пакет проступали очертания скрещенных на груди рук и швейцарских часов на запястье. Франц разочарованно цокал языком, причитая, что Джек не додумался их снять.
– Наконец-то!
Когда Джек уже и сам перестал чувствовать руки – вены и жилы вздулись от напряжения, под ногти забилась могильная земля, – лопата Франца наконец-то натолкнулась на твердое дерево и издала характерный металлический звон. Он тут же заработал ей в несколько раз усерднее, перебрасывая через плечо комки разрыхленной грязи, чтобы выудить на свет красную, пошедшую плесенью и трещинами крышку с железным крестом. Франц тут же уронил лопату, сморщился, как изюм, и попятился назад, пока не натолкнулся спиной на земляную стену. Тогда Джек загородил гроб собой и принялся заканчивать сам. Лопата со скрипом вошла в расщелину, а затем Джек надавил, сорвал крышку и сбросил ее крестом вниз.
– В тесноте да не в обиде! – захихикал Франц, когда они вместе затаскивали целлофановый сверток в обитый бархатом гроб, откуда развалившийся на части скелет удивленно таращил на них пустые глазницы. – А этот приятель явно был богачом в прошлом. Аристократ какой?
– Священник, – ответил Джек, только чтобы не тратить время на пустую болтовню, и принялся утрамбовывать труп так, чтобы он поместился. Скелету и впрямь пришлось немного потесниться. – А где… – Джек завертелся на месте. – Где его башка?
– Что? – переспросил Франц, уже закуривая новую сигарету, словно поощрял себя за проделанную работу. – А она разве отдельно была?
– Ты издеваешься? Это же Титания! Конечно, отдельно. Я рядом ее положил! – Джек ухватился руками за край ямы и подтянулся вверх, выглядывая на поверхность.
– Ну, значит там и лежит. Не гномы же ее укатили! Хотя, может, гули [5] , – насмешливый тон Франца стал серьезнее. – Ты же не видел здесь гулей сегодня, я надеюсь?
5
Гули – существа, которые выглядят как люди, но питаются человеческой плотью.
– Их Ральф уже давно неопознанными телами кормит. Да и гули больше не крадут, они нынче хорошо воспитаны, так что не надо наговаривать.
– Посмотри за клумбой. Той, что справа.
– О, нашел!
Джек разгреб сухие листья, под которыми затесалась замотанная в целлофан, как леденец, голова, вернулся в яму и забросил ее к другим останкам. Крышка гроба закрылась с жалобным скрипом, и Францу снова пришлось отвернуться, чтобы не смотреть на крест, пока Джек не присыплет его землей. Грязь уже забилась ему не только под ногти, но и в обувь, в носки и даже, кажется, в прорези на тыкве. Зато тело несчастного наконец-то обрело покой, и Джек чувствовал себя крайне довольным, когда вылезал из ямы следом за Францем, держась за его протянутую руку и кряхтя.
– А теперь домой, – обрадовался Франц.
– Нет, а теперь закапывать.
– Бли-ин!
И они потратили еще около двух часов, чтобы не только завалить вырытый гроб землей, но и выровнять ее как следует, а еще забросать опавшими листьями так, будто могилу никто никогда и не трогал.
«Я, ты, он, мы, вы, они…»
Гравированная табличка из бронзы отражала затухающий горизонт. В ее поцарапанной поверхности отражались и стволы могучих вязов, по-прежнему нагоняющих на Джека ностальгический сон, и ряды мраморных надгробий со статуями, перемолотых временем и безвозвратно забытых. Старое кладбище на то и старое, чтобы его посещали все реже и реже и чтобы тропы зарастали осокой и дикой гвоздикой, путались и извивались, необузданные, звериные. Иногда в кустах шиповника мелькала рыжая шкурка лисицы, а иногда – пятнистая барсучья. Вязовый лес уже давно стал кладбищем, а кладбище стало лесом – еще с той поры, как Джек впервые очнулся среди деревьев, не помня ничего ни о себе, ни о мире вокруг. Возможно, поэтому все здесь казалось ему настолько уютным и родным, что это место даже не хотелось покидать. Он шел к выходу медленно, прогулочным шагом, в отличие от Франца, нетерпеливо несущегося впереди.