Самба на острове невезения. Том 2. Разоблачение Шутника
Шрифт:
Встав по-театральному слева от железных, выдвинутых из нутра «вертушки» ступенек с вытянутой ладонью вверх рукою, он тем самым дал разрешение на выход новому участнику шоу «Герой необитаемого острова».
Горя от смешанных, но бурных чувств, мы с нетерпением ожидали появления человека, пока на свет божий не явился… Маврикий!
– Это же… Это…
– Марик, – пискнула я вслед за всеми.
Гордый и неприступный, он стоял на платформе вертолета и окидывал нас неприязненным взглядом чванливого триумфатора.
– Да, да, вы с ним знакомы! – раздутый от своей способности
– Но зачем вы его вернули? – крикнула обиженная Анька и, не замечая своих действий, начала ощупывать на себе купальник, точно проверяя его на наличие. – Мы же голосовали против него почти все! Он такое сделал… Такое… Мы ненавидим его!
– Нет, ошибочка! – поднял палец ведущий. – Вы голосовали против Анны, забыла, деточка?
– Потому что вы нас заставили!
– Это никому не известно, – стал он злиться. – Итог голосования – восемь голосов против Анны. Анна выбыла. Участников должно остаться девять. А вы пересчитайте себя!
Мы посчитали. Восемь. Что ж, он прав. У зрителей появились бы вопросы.
– Давайте придумаем так, будто он сам попросился уйти! – высказал предложение Виктор. Очень дельное, на мой взгляд. – Допустим, по состоянию здоровья!
– Это исключено. Правила есть правила. А они гласят, что каждые пять дней выбывает участник. Один участник! Маврикий, прошу вас, спускайтесь, не томите. – Марик послушался, важной птицей опустившись на землю. – Да, кстати, – улыбнувшись еще шире, добавил ведущий, – учитывая ваше особое к нему отношение, я дарую Маврикию на следующее голосование иммунитет. А если уж и за девять дней он не сможет втереться к вам в доверие, тогда делайте, что считаете нужным. Для того он и был придуман – Страшный Чан. Что ж, приступим к ужину. А то я ничего не ел, ха-ха!
Проходя мимо меня, бывший друг, а ныне заклятый враг Марик, словно в доказательство нового статуса, одарил меня жутковатым испепеляющим взором суженых глаз и шепнул:
– Тебе не жить.
Учитывая глобальность скрываемой мною и рассекреченной им тайны, в искренность сего обещания я поверила сразу.
Москва, день 7-й
– Это вы сделали! Это всё вы! – кричала я Евгении Михайловне, но та просто пожимала плечами, якобы не понимая, о чем ей говорят.
– Юля, что с тобой? – кинулась ко мне Кира, когда мой бессильный гнев перешел в слезы. Она начала успокаивать и гладить меня по голове, делая этим только хуже.
– Она порезала мои звездочки! – рыдала я.
– Ой, ну что ты как в детском саду, – прогнусавила Настька. – Звездочки! Послушай только себя. Новые порежешь, это ничего страшного.
– Когда? – почти орала я, из-за чего голос стал писклявым и каким-то мышиным. – У меня не осталось времени даже на тренировки, а еще с костюмами возиться, а звезды… Они были уже готовы…
– Юлечка, не реви, – гладила меня теперь уже по руке Кира. – Мы что-нибудь придумаем. Евгения Михайловна, это правда вы сделали? Но зачем? Так нравится издеваться над людьми?
– Я?! – пробасило чудовище. То ли в силу увеличившейся ненависти,
– Как не стыдно! – уже тише бормотала я, стоя посередине комнаты вместе с Кирой и всхлипывая. – Вы одна оставались. Никто другой не мог.
– Ну и что, что одна? – вступилась за подругу Настя. – Это еще не показатель.
То, как они переглянулись, да и тон, с которым Кислякова это говорила, заставил мой мозг слегка поработать и выдать вот что:
– Это ты все придумала! Ты подговорила! – У Настьки на миг расширились ярко подведенные глаза, но она промолчала. – Ну же! Имей совесть признаться!
На секунду что-то мелькнуло в них, в этих злобных, ядовитых, заносчивых, болезненно в себя влюбленных глазах, и это что-то ясно дало мне понять в ту минуту, что в своих подозрениях я абсолютно, стопроцентно права. Это была именно ее идея, но она никогда не признается в этом.
– Юля, это слишком, – проговорила Кира, хотя ее никто не спрашивал. – Я понимаю, ты расстроена, но зачем приплетать сюда личное отношение? Ты же знаешь, Настя никак не могла порвать твои звездочки, потому что была с нами весь вечер.
Все здесь против меня! Все!
Кира перестала гладить мой свитер и уселась на кровать, вполоборота на меня уставившись. Настя и Евгения Михайловна нарочито громко стали что-то обсуждать, просто чтобы показать, что они меня игнорируют. А я так и стояла посреди комнаты «для девочек», чертовски сильно желая превратиться на пару минут в свою лучшую подругу, потому что та – я была уверена – налетела бы на них с кулаками, заставив обидчиц пожалеть, что они имели неосторожность с ней связаться, да еще и, как итог, сами бы предложили нарезать вместо нее новых фигурок из фольги. А я была тем, кем являлась. Социальные нормы стояли выше во мне, чем гордость и себялюбие, и я не могла вот так мощно, по-настоящему, по-мужски отстаивать свои интересы.
– Ну ладно! – высказала я угрожающе и вышла, хлопнув дверью, твердо зная, что это блеф и ничего я не стану предпринимать.
Однако, спрятавшись в ванной и вспомнив о досье, которое здесь часто читала, я уловила одну мысль за хвост. Взяла лист бумаги с ручкой, вернулась в ванную, закрылась на щеколду и принялась строчить.
«Дорогой Г.Н.! Простите мне мою оплошность. Шутник не С.С. Шутники – Кислякова и Евгения Ивановна. Вместе! У меня есть неопровержимые улики. Немедленно арестуйте их, да пожестче так, с наручниками и заламыванием рук и спровадьте-ка их в кутузку!»
Перечитав, посмеялась и порвала. Конечно, я не могла в угоду собственному чувству провалить всю операцию. Но одна маленькая мысль о том, что все-таки могу это сделать, немножко утешила. Кто они? Завзятая тусовщица и бывшая зэчка. А я – агент! Работаю на тайные службы! Под прикрытием! Да они локти кусать себе будут от зависти, когда узнают, кто я такая!
…Нет, все-таки не помогает. То есть помогло на время (и весьма непродолжительное), но уже вновь одолевают слезы и нестерпимо хочется повеситься.