Шрифт:
Посвящается Мейсону, моему любимому маленькому мужчине.
Грэмми
Глава 1
Я гляжу на свой новый набор фломастеров. Их тридцать шесть штук, и все тридцать шесть ровнехонько лежат в пенале у меня на столе. Поначалу темно-зеленый фломастер выбивался из шеренги, торчал вперед на одну шестнадцатую дюйма, а пурпурный был повернут наклейкой вбок, но я навела порядок. Теперь они выглядят просто идеально. Довольная результатом, я устраиваюсь на своей розовой кровати под балдахином и открываю книжку.
Тут-то все и начинается. Бум, бум, бум, БУМ!
Потом
Потом мычание и стук слышатся одновременно.
— Мейсон! — кричу я.
Дверь комнаты открывается, и появляется голова моего семилетнего брата.
— Что, Джерзи Мэй? — спрашивает он. На нем полосатая коричневая рубашка, от которой его большие карие глаза кажутся еще темнее. А уж ресницы — длиннее, чем у жирафа! Вот ведь несправедливость — зачем ему такие ресницы, лучше бы мне или сестрам достались.
Мейсон постукивает мячом об пол и глядит на меня.
Я сажусь, опершись на руку, и измеряю его взглядом.
— Я хочу почитать. Ты не мог бы перестать петь и стучать мячом ну хоть на две секунды?
Мейсон смотрит на часы — они у него большие, электронные, ему мама подарила на день рождения.
— Ладно, — говорит он и замолкает — не поет, не стучит мячом об пол. Но спустя ровно две секунды начинает петь и стучать снова.
— Две секунды прошли! — улыбается он.
Я вскакиваю с кровати и захлопываю дверь прямо перед его носом. Я слышу, что он смеется — хи-хи-хи! — и, постукивая мячом, уходит по коридору. Я рывком открываю ящик комода, достаю затычки для ушей — розовые, в тон комнате — и сую их себе в уши.
Открывается дверь. Это снова Мейсон. Он что-то мне говорит.
Я показываю на затычки в ушах.
Мейсон начинает орать, чтобы я его услышала.
Я вздыхаю и вытаскиваю затычки.
— Чего тебе?
— Можно, я возьму твои новые фломастеры?
— Ну… — говорю я, раздумывая. С фломастерами он хоть какое-то время не будет стучать мячом.
— Ну, пожалуйста, — просит он.
— Ладно, — говорю я наконец.
Мейсон широко улыбается и идет прямиком к столу, где я держу все для рисования.
— Но с условием, — говорю я.
Мейсон останавливается на полпути и оглядывается.
— Опять все расставлять ровненько и по цветам?
— Да, — отвечаю я. — И закрывай колпачком каждый раз, когда кладешь фломастер, даже если собираешься его снова взять. И уложи их потом в пенал этикетками вверх, ясно?
Мейсон отходит подальше от моего стола с таким видом, словно у него заболел зуб.
— Да зачем все это нужно? — говорит он. — Какие условия, я же просто пораскрашивать!
Даже не знаю, что на это ответить. Условия и правила должны быть всегда — даже чтобы просто пораскрашивать.
— Затем, — говорю я, — что тогда фломастеры будут как новенькие, а не высохшие, как у тебя. Ну сам посмотри, ведь гораздо же красивее, когда фломастеры лежат аккуратно и по порядку, а не валяются где попало.
— Не-а, — говорит он, — мне больше нравится, когда валяются.
— Ну и ладно. Иди тогда стучать своим мячом. Я свои новенькие фломастеры по углам разбрасывать не дам.
Мейсон тяжело вздыхает и поворачивается к двери. И тут он задевает мой пенал с карандашами, в котором все карандаши аккуратно выстроены по размеру.
— Мейсон! — рычу я. Карандаши катятся по столу и падают на пол.
— Ой, я сейчас поправлю, — говорит он, начинает подбирать карандаши и пихает их обратно в пенал, все вперемешку, одни грифелем вниз, другие — вверх. Это невыносимо!
— Не надо, лучше я сама, — говорю я.
Мейсон выскальзывает за дверь.
Собрав и заново разложив карандаши, я закрываю дверь и снова берусь за книжку. Это автобиография очень известной балерины, мисс Камиллы Фримен. Мы с подругами познакомились с ней две недели назад. У нашей преподавательницы балета мисс Деббэ была драгоценная пара балетных туфель с автографом мисс Камиллы, но моя подруга Бренда их у нее взяла, правда, без ведома самой мисс Деббэ. А у кузины Бренды есть собачка по кличке Помпончик, ну и этот Помпончик втихаря сжевал туфли, а мы потом ходили к мисс Камилле просить новые туфли, чтобы отдать их мисс Деббэ вместо съеденных. Представляете — у нас все получилось. Мы даже пили чай с мисс Камиллой Фримен. Это было великое событие в моей жизни!
Вот что мне нравится в мисс Камилле Фримен:
1. Она стала первой чернокожей балериной «Балета Нью-Йорка».
2. Она изумительно танцевала, хотя теперь она уже довольно пожилая.
3. Она красиво одевается и вообще очень элегантная.
4. Она единственный ребенок в семье — то есть у нее нет младших братьев.
Увы, увы, ко мне относится только третий пункт из этого списка. Я отношусь к одежде очень внимательно (моя сестра Джоанна говорит, что я привереда) и стараюсь одеваться красиво. Вот сейчас, например, я никуда не иду, а на мне хорошенькая розовая маечка и джинсы точно по размеру. Вот Джоанна, та вечно носит старые растянутые спортивные штаны и бейсболки, а Джессика как-то странно сочетает детали одежды. Когда она одевается, то думает обычно о каком-нибудь своем стихотворении и совсем не смотрит, что берет из шкафа.
А вот остальное из списка… По первому пункту — мне никогда уже не стать первой чернокожей балериной «Балета Нью-Йорка». И единственным ребенком, как в четвертом пункте, мне тоже не бывать — мы же с сестрами тройняшки, да еще младший брат в придачу.
Мне хотелось выполнить хотя бы второй пункт — научиться изумительно танцевать, но, увы, пока что я танцую хуже некуда.
Вот Джессика танцует отлично. И движения легко запоминает. У нее одна нога чуть короче другой, поэтому сестре приходится носить специальную балетную обувь, но, глядя на ее танец, ни за что об этом не догадаешься. Движения у нее плавные и грациозные, и мисс Деббэ говорит, что Джессика очень артистична.
Джоанна у нас прирожденная спортсменка. Не то чтобы она любит танцевать, но выходит у нее здорово. Она вкладывает в каждое движение силу, и мисс Деббэ то и дело напоминает ей: балет — это изящное искусство, а не соревнования по прыжкам с шестом.
А вот я… не хочется даже самой себе признаваться, но я танцую отвратительно. То есть просто ужасно. Я вечно шагаю не туда, по сто лет учу каждое движение, а когда выучу, все равно все перепутаю. И даже когда мисс Деббэ меня хвалит — а это бывает очень-очень редко — я прекрасно вижу, что развернула ногу чуть сильнее, чем следовало бы, или недостаточно выпрямила пальцы. И чем больше я стараюсь, тем хуже у меня выходит. Другие девочки тоже путаются, но словно бы не замечают этого, а я вижу каждую свою ошибку. И это меня очень огорчает.