Самое гордое одиночество
Шрифт:
Я снова осталась наедине с безумным ревнивцем и бедной Марфушенькой, которая до сих пор стояла покинутая мной на соседском балконе этажом ниже.
День международной солидарности женщин в борьбе за социальное, экономическое и политическое равноправие, учрежденный по предложению Клары Цеткин в Копенгагене аж в 1910 году, мы с членами содружества договорились отметить в кафе «Обжорка» по двум причинам. Икки наотрез отказалась идти к «Ануфрию» из-за рыжего официанта – студента юридического факультета:
– Если я его рожу еще раз увижу, со мной сделается истерика, и вообще я за себя не отвечаю! – отрезала она.
– Я тоже туда не пойду! – говорила Огурцова. – Там все курят, как паровозы, а меня нечего обкуривать! Я в положении! – И это была вторая причина. – Пойдемте лучше в «Обжорку», – предложила она, и остальным ничего
По случаю праздника я накрутилась и всю ночь прыгала с правого бока на левый: бигуди словно камни! – заснуть невозможно. Всю ночь я думала о том, что утром, помимо кудряшек, на моей голове будут еще и синяки. Но красота требует жертв! И терпела. В результате чего глаза наутро были красные. Я сняла бигуди – какая прелесть! Расчесала... Господи! Лучше бы я вообще не брала в руки расческу – я стала похожа на барана! Ну вылитый баран! Все насмарку! Нельзя в таком виде появляться на улице, решила я и пошла в ванную мыть голову.
Дзз... Дззззззззз..... Черт! Я вся в мыле!
– Да! Але!
– Мое почтение, Машенька! Поздравляю вас с Международным женским днем! – Это был Мнушкин – он звонил мне почти каждый день после того нашего похода в «ресторацию», говорил, что я его муза и что нам необходимо встретиться, снова сходить куда-нибудь, тонко намекал, что как в его, так и в моем возрасте надо уже иметь семью, чтобы дома раздавался детский смех, ну и так далее в таком же духе. А недавно прямо сказал, что я должна, обязана просто стать его женой. Я ответила, что это никак невозможно, потому что, извините, Маркел Маркелович, вы не герой моего романа, но собрат по перу не отступал, он говорил, что все это чепуха: герой, не герой – стерпится, слюбится. Вы обязаны! Вы должны! И точка! Я тогда бросила трубку, но он оказался настойчивым и упрямо продолжал звонить, доказывать, что мы созданы друг для друга, что мы удивительно смотримся вместе, что мы неотразимая пара и что я должна! Просто обязана выйти за него замуж! Я рассердилась (он вывел меня из себя этим своим «должна» и «обязана») и сказала, что никому ничего не должна, а что касается того, что мы неотразимая пара, – пусть чаще смотрится в зеркало, да, так сказала я и бросила трубку. Может, погорячилась, конечно, но он меня вывел из себя. Дня три Мнушкин не проявлял никаких признаков жизни – не звонил, и я подумала было уже, что он обиделся и отстал от меня, но сегодня снова звонит как ни в чем не бывало, к тому же такой повод великолепный подвернулся – поздравить с Восьмым марта. – Хотя я не разделяю этой всеобщей суфражистской радости! – говорил он. – Женщине не пристало быть свободной! Женщина должна быть при муже, сидеть дома, поддерживать, так сказать, огонь в семейном, домашнем очаге. Детей воспитывать и мужа слушаться. А то что ж это такое?! – расходился Мнушкин – по моей шее стекали струи мыльной воды.
– Спасибо вам за поздравление, но я опаздываю, я не могу сейчас с вами разговаривать! – отчаянно сказала я, щурясь – шампунь попал в глаза и безжалостно разъедал их.
– То вы, Маша, торопитесь, то вы заняты! Эдак мы с вами никогда поближе не познакомимся, и придется нам узнавать друг друга после свадьбы! – сморозил он. – Хотя я и на это согласен!
– Да отстаньте вы от меня со своей свадьбой! Найдите себе кого-нибудь другого!
– Позвольте, позвольте! Как это – «другого»? Вы должны выйти за меня! Просто обязаны!
– Маркел Маркелович! – сказала я очень серьезным тоном.
– Да. Я слушаю, я вас очень внимательно слушаю. – И он затаил дыхание, ожидая, что я сейчас скажу: «Я согласна стать вашей женой. Я люблю вас. Я вас всю жизнь ждала! Давайте немедленно встретимся». Не сомневаюсь, что он ждал от меня именно этих слов.
– Идите вы к черту! – крикнула я и, бросив трубку, кинулась в ванную смывать шампунь. «Опять, наверное, погорячилась. Но что он не уймется никак?! Лучше бы занялся писаниной и роман пораньше сдал, а то Любочка в последнее время сама не своя, говорит, что ей не с кем работать – никто ничего делать не хочет. Ей даже редактировать нечего! Нет текстов! А Мнушкин всерьез озаботился личной жизнью! Нет, я ему все правильно сказала!» – так думала я, высушивая волосы феном.
«Надеть шапку или нет? На улице вроде бы солнце! Не буду надевать эту противную шапку! Однако не май месяц. Пожалуй, лучше надеть, да и голову все-таки вымыла... Марток – надевай сто порток! Пар костей не ломит! Надену!» – решила я и положила шапку на видное место.
Время
«Теперь я понимаю, почему Петрыжкина не расчесала волосы в день выборов Мисс Бесконечности после многолетней завивки – она тоже, наверное, если ее расчесать, похожа на барана – худого, иссушенного солнцем тощего барана, которого я однажды видела на море. Там, на юге, что бараны, что коровы – все какие-то иссушенные. Наверное, от сильной жары у них совершенно нет аппетита. Я сама в жару ем очень мало. Я все думаю о какой-то ерунде. При чем тут бараны? Какие могут быть бараны, когда мне давно следовало бы выйти из дома! Я снова опаздываю!» Я рассердилась, рассердилась на себя, на истощенных баранов с юга, на Мнушкина, вообще, на Восьмое марта и, быстро одевшись, вылетела из дома и увидела одинокую, брошенную люльку, что висела над первым этажом второго подъезда – маляры тоже отмечали Международный женский день.
На улице я пришла в еще большую ярость: повсюду, куда ни глянь, влюбленные парочки – у каждой женщины цветы в руках и улыбка до ушей. У некоторых, конечно, букеты неказистые, уродливые даже, будто их кто-то уже пытался засушить на память, но у меня и такого не было.
Только подойдя к метро, я почувствовала, вернее, ничего не почувствовала у себя на голове – я все-таки забыла надеть шапку – я торопилась, я снова опаздывала и забыла надеть шапку.
В метро все представительницы слабого пола, которые наверняка уже и забыли, что конкретно они сегодня праздновали (а именно освобождение от социального гнета и получение равных прав с мужчинами. «Почему же их спутники без цветов? Где ж равноправие?!» – Не знаю, с чем это связано, может, бессонная ночь в бигуди на меня так подействовала, но с самого утра в голову лезут какие-то глупые мысли!), тоже были с цветами: кто-то нес торжественно, сжимая стебли изо всех сил в кулаке, словно боясь уронить и не дай бог потерять (!), так, что еще не раскрывшиеся и уже распустившиеся бутоны упирались им в самый подбородок; кто-то, напротив, держал букет небрежно, цветками вниз, помахивая им время от времени, показывая всем своим видом, что мне-то де не только на Восьмое марта цветы дарят, у меня уж дома и ваз не хватает, чтобы поставить очередной веник!
Наконец, поднявшись из метро и миновав площадь, я вошла в кафе. Народу было полным-полно, многие с детьми и все с цветами. Вдалеке я увидела Икки с бухгалтером и направилась к их столику.
– Как всегда! Машка! Ты, как всегда, опаздываешь! – смеясь над чем-то, что было сказано до моего прихода, выкрикнула Пулька.
Батюшки! Все! Все, кроме меня, пришли с кем-то! Икки, как уже было сказано выше, с Сергеем Юдиным (который снова был одет в васильковый кримпленовый костюм, из чего я сделала вывод, что наряд этот предназначен исключительно для торжественных случаев. Страшно представить, в чем он ходит каждый день!). Пулька сидела рядом с поразительно красивым молодым человеком в прямом смысле этого слова – ему не дать и двадцати лет; от него веяло свежестью, словно в душную комнату ворвался весенний шаловливый ветерок, перелистал пожелтевшие страницы развернутых на столе старых книг; он был похож на прохладное утро перед знойным полднем, на брызги колодезной воды, непонятно откуда появившейся посреди пустыни, на спокойное, слегка волнуемое дневным бризом море, на которое невозможно устать смотреть. Анжелка с двойней под сердцем. Одна я была одна (прошу прощение за тавтологию!).
– Знакомьтесь, это Алик, мой практикант, а это наша вечно опаздывающая Маша, писатель, – проговорила Пулька, заметив, что я задержала взгляд на ее практиканте.
– Как бы, здрассе, мне, как бы, очень приятно, как бы, – промямлил Алик, и я не поняла – ему действительно приятно со мной познакомиться или только как бы? Лучше б он вообще рот не открывал. Все впечатление испортил.
– Маш, так я не поняла, твоя кузина придет или нет?
– Она сказала, придет, если будет время.
– Держись, Икки! Адочка задумала какую-то сногсшибательную форму! – усмехнулась Пульхерия.
– Машка, закажи себе что-нибудь! – настаивала Икки.
– Мадмуазель, рекомендую пельмени! Очень вкусненькие тут у них пельмешки! Очень, очень! – прихрюкивая, прицвыркивая, причавкивая, посоветовал мне Иккин кавалер, но я заказала себе фруктовый салат и мартини.
– Да! Сержик уже третью тарелку уминает! – восторженно сообщила Икки.
– Сколько ж вы тут сидите, если он третью тарелку уминает? – удивилась я.