Самое гордое одиночество
Шрифт:
– Чо дальше, чо дальше! Выбегает пес Барбос! Во чо дальше! – Интеллигентность и ее претензия на аристократизм спали одним махом, и перед нами стояла женщина, которая будто всю свою жизнь прожила в деревне Буреломы и воевала, подобно нашей соседке Нонне Федоровне Поповой (которую родительница моя упрямо называет Жоповой), с поросенком. – Вертинские и Мамины – это все в нашем деле не так важно! Вы мне, Икки, лучше скажите, много ли у вас мужчин было? Сколько вы зарабатываете в своей аптеке? И все это такое... – Последнее предложение она произнесла в нос, на французский манер.
– Да у нее не было мужчин! Не было! – словно оправдываясь, заверила ее Людмила Александровна.
– А зарабатываю я когда как. – И подруга моя с большой
– Я не пойму! При чем тут налоги? Вас-то почему налоги заботят?! Это ваша аптека? Вы ее, что ли, выкупили? Она – ваша частная собственность?
– Пополам с приятелем моей подруги, но не этой, – Икки взглядом указала на меня, – другой.
– Серж! Серж! Немедленно пригласи девушку в кино! Немедленно!
– Мадмуазель! Не составите ли мне компанию, не согласитесь ли пойти со мной завтра в кинематограф?
Мадмуазель дала свое согласие, которое негласно стало положительным ответом на вопрос: «Будете ли вы моей женой?»
С того дня Корней был совершенно забыт, канул в лету, и начались походы в кино, театры, кафе (для ресторана у Сержа кишка была тонка) – одним словом, гулянья под луной, которые продолжаются и по сей день.
Но мне кажется, что встречается она с ним от отчаяния или из боязни того, что до самой смерти у нее не будет близости ни с одним мужчиной.
Анжела после своего грехопадения как-то присмирела, успокоилась и больше не связывалась с представителями мужского пола.
Она всецело отдалась вынашиванию двойни – накупила книжек и четко следовала вычитанным рекомендациям: питалась строго по часам, после обеда (с 14.00 до 16.00) звонить ей было бесполезно – у Огурцовой по расписанию был тихий час, до обеда, впрочем, ей тоже не дозвонишься – она совершала ежедневный моцион, как и после полдника. Ко сну отходила ровно в 21.00. В остальное время она была страшно занята – не приведи господь побеспокоить ее! Подруга наша решила найти талант у будущих детей уже в утробе:
– С Кузьмой не получилось! Стеха туповатая какая-то – это и сейчас по ней видно, но этих я не упущу! – повторяла она снова и снова.
Поиски талантов осуществлялись следующим образом: Анжелка после прогулки полчаса слушала классическую музыку, полчаса читала вслух то Шекспира, то Пришвина, во второй половине дня музицировала сама, бренча на балалайке, и писала какие-то дикие, ни на что не похожие пейзажи, сидя на балконе в старом болоньевом пальто с крашеным песцовым воротником.
– Они все слышат! Все чувствуют! – уверяла Огурцова.
Но дальше – хуже. Беременная подруга наша просто помешалась на своем интересном положении – теперь в голову засела словно заноза мысль о родах в воде, правда, она не решила еще окончательно, где именно будет разрешаться от бремени.
– Поехать к морю или сделать это в ванной у себя дома? – терзалась она. – Можно и на море. Это как раз должно произойти в конце июня. Уже тепло будет...
Пулька негодовала:
– Огурцова, что за самодеятельность! Какое море?! Ты соображаешь, что говоришь? Хочешь какую-нибудь дрянь подцепить? Там ведь все кому не лень опорожняются, а ты в этой воде собралась рожать!
– В море вода проточная! Там никакая зараза не пристанет! Йода в ней полно, а он все дезинфицирует! – с пеной у рта доказывала та и с упоением добавляла: – Какая ж ты, Пулька, дремучая! Темнота!
– А кто пуповину резать будет?
– Ножницы возьму! – не сдавалась Анжелка.
К концу февраля подруга наша окончательно решила рожать в Черном море в одиночку и собственноручно перерезать пуповину. Вслед за этим решением ею овладела другая страсть – вернее будет сказать, она страстно
В отличие от меня, Икки и Людмилы Александровны, Анжела не испытывала ни беспокойства, ни отчаяния, ни уныния по поводу своего одиночества – она его попросту не чувствовала. Ее совсем не страшил тот факт, что она осталась без мужа и носила при этом у себя под сердцем двойню. Напротив, Огурцова была горда своей беременностью; гордость эта так и вылезала наружу посредством нарочного выпячивания живота, походки вразвалочку, будто она была не на третьем, а на седьмом месяце, ахов и охов по поводу того, что у нее внезапно закружилась голова или ее сейчас может стошнить.
Нина Геннадьевна Огурцова в противоположность стойкой и мужественной дочери своей впала в уныние. Однако хандра ее была несколько иного свойства, чем у нас с Икки и Людмилы Александровны. Дело в том, что Анжелкина родительница как-то вдруг оказалась не у дел. Невероятно, но факт – на сегодняшний день у нее не было ни одного увлечения! А без них она никак не могла – чувствуя свою ненужность, она медленно угасала. Всю свою жизнь эта женщина постоянно была чем-то одержима, и одно увлечение плавно перетекало в другое. Пристрастие к индийским фильмам у нее вылилось в йогу, та, в свою очередь, в приверженность к изготовлению лекарств по рецептам народных целителей, что повлекло за собой слабость к самым различным диетам (рисовой, кремлевской, царской, клубничной и т.д.), за чем неминуемо последовало тяготение к голоду и настоящая мания к уринотерапии. Потом вдруг Нина Геннадьевна ударилась в религию и сделалась ревностной православной христианкой, и уж совершеннейшей неожиданностью для всех окружающих стало известие о том, что Анжелкина мать – потомственная ясновидящая и целительница в четвертом поколении высшей категории с многолетней практикой, обладающая могущественной духовной энергией. Несколько месяцев называлась она госпожой Ниной и у себя на дому снимала с народа порчу, привораживала, отвораживала, возвращала и отшивала. А познакомившись с белым колдуном-вудуистом Куртей, госпожа Нина претерпела поразительную метаморфозу и стала просто Нитрой – белой колдуньей. В тот период своего жизненного пути она расхаживала по улице, пугая людей, в несуразном хитоне, который сшила собственными руками из старой занавески с драконами и змеями, на голове ее в разные стороны торчало 13 тощих косиц в разноцветных резиночках, веки она зачем-то мазала зеленкой, а на запястьях носила браслеты из настоящих человеческих зубов, которые, как мне потом рассказал Анжелкин отец – Иван Петрович, выклянчила у районного хирурга-стоматолога.
Вся жизнь Нины Геннадьевны Огурцовой была одним сплошным увлечением. И вдруг – на тебе! Она оказалась не при деле – в Курте разочаровалась, когда наконец поняла, что он действительно нечист на руку. Анжелкина мамаша пригласила его в гости и собственными глазами увидела, как тот стянул плохо лежащую серебряную пудреницу, после чего случился скандал – Куртя был с позором выгнан из дома, а Нитра в тот же день сбросила с себя нелепый наряд и, с трудом оттерев веки от зеленки, поверила, что ни покинувший ее муж, ни дочь не лгали, когда утверждали, что на самом деле Куртя – никакой не Куртя, а Тимофей Тимофеевич Задрыжкин, и что никакой он ни гуру, а рецидивист, пять раз отбывавший наказание в местах не столь отдаленных за хищение государственного имущества в особо крупных размерах.