Самое таинственное убийство
Шрифт:
— Такая возможность не исключена.
— А мог будатор существовать когда-то?
— Вы о чем?
— В древних легендах встречается упоминание о некоем магическом кристалле, сквозь который можно было заглядывать в грядущее, угадывать его. Может, это и был будатор?
— Но тогдашнее развитие науки…
— При чем здесь наука! Землянам тот кристалл могли подарить инопланетные пришельцы. А потом кристалл затерялся в бурных волнах человеческой истории…
Глава 4
Дар Прометея
После голубоватого полусвета, царящего в кабинете Завары,
Над столом солнцем сияла люстра, горели все плафоны и панели, да и четыре видеостенки продолжали каждая свою программу, бросая в помещение подвижные блики.
Вошедшие остановились на пороге, невольно зажмурившись от изобилия света. Завара провозгласил:
— С благополучным возвращением.
— Поздравляю, Арни. Полный триумф! — пожал ему руку Делион.
— Полный, говоришь?
— Там есть над чем поработать…
— О деталях потом. Главное, что будатор работает. Кто следующий хочет посмотреть, о чем вспоминает пробужденная материя?
— Думаю, самому Прометею интересно посмотреть, какой дар он сделал людям. — В голосе Арсениго настолько явственно прозвучали льстивые нотки, что Завара поморщился.
— Я не тороплюсь, — отрезал юбиляр.
Рабидель поднялся:
— Тогда я, с вашего разрешения.
Первое, что поразило марсианина в кабинете Завары, это голубоватое свечение, исходившее от шара, который напоминал солнце чужих миров. Человек, далекий от физики высоких энергий, увидел бы в этом свечении только невинную игру красок, нечто вроде северного сияния. У Рабиделя же с излучением были особые отношения. Он всем нутром чувствовал, что любое, даже самое слабое и невинное излучение — это поток взорванных изнутри, изуродованных частиц, если угодно — сигнал опасности, безмолвный крик о помощи…
Осторожно ступая, Рабидель подошел к шару, чуть поменьше его ростом, который покоился прямо на полу. Ему стало не по себе, он оглянулся. В полуосвещенном углу кабинета марсианину померещилась какая-то фигура. Но ведь все в гостиной, обогнать его никто не мог. Это были легкие контуры человеческого тела, наполненные все тем же голубоватым сиянием. Мужская фигура, странно знакомая, неподвижно висела в пространстве, в полуметре от пола, напоминая негатив фотографии. Спортивный, подтянутый вид… Бородка клинышком… Боже мой, да ведь это же… Арнольд Завара!
Рабидель бросился к нему. В то же мгновение, словно от легкого колыхания воздуха, призрак исчез, растворился в голубом сиянии. Марсианин протер глаза, всмотрелся в угол — фигуры не было.
«Все время думаю про Завару, вот он и померещился мне, — подумал марсианин. — Да еще переутомился. — Махнуть бы с Сергеем Перешейко куда-нибудь на отдых, по старой памяти».
Среди множества датчиков, облепивших изнутри аппарат подобно водорослям, Рабидель наугад выбрал один и проследил взглядом за тонким, как волосок проводом.
Стрелка прибора, показывающего «время действия», колебалась где-то около красной черты, возле которой были начертаны литеры «Р.Х.».
«Разбуженная память материи… Может, Завара прав, и время — живое?» — подумал марсианин.
В глубине туманности, очертания которой колебались, начали проступать очертания людей и предметов. Толпы людей заполнили площадь и улицы, ведущие к ней. Хорошо знающий историю Рабидель вскоре догадался, где происходит действие. Выбрав наудачу человека, который спешил куда-то вместе со всеми, марсианин решил следить за ним. На площади возвышалось строение, которое Рабидель узнал сразу. Гигантское сооружение, лишенное кровли, было круглым и напоминало собой нечто вроде цирка. Человек вошел внутрь здания, Рабидель мысленным взглядом последовал за ним. Посреди располагалась арена, вокруг амфитеатром возвышались скамьи для зрителей. Это и был Колизей, но не тот мертвый обломок, который тысячами видят туристы со всего света, а живой, кипучий, наполненный нетерпением ожидания. Скамьи заполнены зрителями, но марсианину некогда наблюдать за ними, хотя для историка такое зрелище бесценно.
Два атлета с противоположных сторон выходят на арену. У каждого меч — чтобы наносить удары, и щит — отражать их. Бронзовые мускулистые тела блестят от пота — или их натерли чем-то? Бойцы сходятся осторожно, долго кружат друг вокруг друга. Они не обращают внимания на неистовые крики зрителей, о которых можно судить по разинутым в неистовстве ртам.
Но вот, наконец, первый гладиатор делает выпад и наносит удар, второй отражает его…
Рабидель обводит взглядом помещение Колизея. На лицах написано предвкушение кровавого зрелища. Преобладают длинные, ниспадающие до пола одежды. Но есть и пестрые одеяния, напоминающие о Древнем Востоке. В них сидят смуглые люди, среди которых попадаются и негры. «Здесь более пятидесяти тысяч человек», — быстро прикинул марсианин.
А вот и субъект, на которого марсианин обратил внимание несколько минут назад. Тогда он восседал на носилках, которые несли четыре высоченных полуобнаженных исполина, а впереди шла четверка толкачей, которые, что-то выкрикивая, освобождали дорогу. Теперь этот человек сидел внизу, в одной из богато украшенных лож и, поминутно вытирая лицо платком, наблюдал за поединком.
Бойцы попались упорные, они ни в чем не желали уступать друг другу. Да и ставка была крутая — жизнь.
Наступила ночь, а яростное сражение продолжалось. Южное небо, чистое как слеза, усыпали прихотливые узоры созвездий. А вот и Красная планета — Марс, на которой спустя примерно две с половиной тысячи лет суждено родиться ему, Рабиделю…
Над Колизеем выплыл узкий серп луны, она придала лицам мертвенный оттенок. Служители внесли ярко пылавшие смоляные факелы.
Взгляд Рабиделя остановился на самой богатой ложе, покрытой тяжелым — это было видно по тому, как он прогибался от собственного веса — золотым балдахином. Марсианину хотелось разглядеть лицо человека, сидящего на возвышении под балдахином, но ветер погнал дым от факелов в сторону ложи, закрыв ее. Тогда он рассмотрел внутреннее строение действующего Колизея. Весь первый ряд, окольцовывающий арену, состоял из лож, из них самая богатая, как он догадался, принадлежала императору. Далее шли, возвышаясь друг над другом — он подсчитал — четырнадцать широкоместных рядов, и публика их занимала побогаче. А еще выше шли места для простолюдинов, здесь царила страшная давка. Тут не церемонились друг с другом. Кое-где вспыхивали перебранки и пускались в ход кулаки. И на самом верху, откуда видно было хуже всего, были отведены места для женщин. Римлянки вели себя не менее темпераментно, чем римляне.